На веки вечные. Ад. Часть I. Владислав Ветров

p>Однако на этом Его путь не кончался, скорее только начинался. Смерть только окунает в новый круговорот событий, она не искупление и уж точно не повод для радости. Ничего и никогда не кончалось.

      Внизу, в ошибочно казавшейся бездонной пропасти, Его встречал с ледяными объятиями огромный океан, конца и края которому не было; уплыть вдаль от суши не давал вечно бушующий здесь шторм, который так и норовил вернуть всё, что являлось извне, обратно на сушу. И Он как раз попал в самую кутерьму волн, не пытаясь выплыть к воздуху – надеялся задохнуться и пойти ко дну, но чёрта с два: сам океан будто выталкивал из своих недр всё лишнее.

      Когда Его глаза открылись вновь, вокруг уже был берег, покрытый острыми, как лезвия, камнями, одним своим видом показывающие всю ненависть окружения к роду людскому. Сквозь дым, окутавший этот Богом забытый мир, не было видно ни малейшего луча Светила, и всё окружение погрузилось в сковывающий душу и тело мрак. Вдалеке, среди деревьев, была видна небольшая деревушка с освещающими её кострами, где в какой-то неспешной суете мелькали силуэты. Он не пытался встать, не хотел более знать и помнить своего имени, и всё вокруг было противно, а на душе осталось лишь великое горе в смеси с разочарованием: высшие силы определили ему такую судьбу – страдания в Аду. Впереди были, как Ему казалось, лишь великие и бесконечные мучения, вроде кипящих котлов и бесконечно голодного пожирающего людей пламени.

      Тело Его было крепким, жилистым, длинные слегка вьющиеся каштанового цвета волосы, сам же весьма высокого роста. Сам Он оказался здесь в одних штанах, будто оборванец, который и без того за жизнь вытерпел слишком много, чтобы следом продолжить свои страдания в Аду. Справедливость как она есть, не иначе. Лицо Его было разбито вдребезги, среди этой каши не разобрать внешности, лишь сочившаяся из ран кровь и зияющие раны со свисающими кусками плоти и торчащими костями. Остались целыми лишь часть носа и всё остальное, что начиналось от глаз и выше. Из этих самых глаз можно было разглядеть потихоньку выползающие на свет – коего здесь практически не было – слёзы обиды, отчаяния и боли, не спеша скатывающиеся чуть поодаль от торчащих скул. Он снова потерял сознание у того берега, к которому причалил по воле могучего океана. Тело Его изредка подбивал мощный прибой, словно двигая вперёд, к новым мукам и страданиям.

      Вскоре неподалёку засуетились невесть какие истощённые и с пустыми взглядами люди в лохмотьях с босыми ногами, немного дальше – человек в тёмно-зелёном поддоспешнике, шароварах и сапогах с мечом в ножнах. Лицо последнего было словно в сером гриме, а глаза – будто в чёрной туши. Волосы короткие и чёрные, как ночь, среднего роста, плотного телосложения.

      – Ещё одного вынесло на берег, – едва слышно зашептал один из оборванцев. – Как же они достали, когда ж они все передохнут! Ненавижу!

      – Гниды! – ответил ему второй, еле шипя при каждом сделанном по тем самым режущим ноги камням шаге. На сухих, изъеденных голодом лицах этих двух томилась апатия, и каждый из них словно ждал не конца вновь и вновь прибывающих к ним людей, но лишь своего.

      – А ну быстрее, говноеды! Тащите его в село! – истерично заорала фигура с мечом, корча гневную гримасу.

      Два дохляка взяли Его за конечности и понесли в направлении костров, мелькавших вдали, попутно не брезгуя крепким словцом, еле-еле, но усмиряющим боль от новых порезов на и без того умерщвлённых ступнях.

      Когда Он открыл глаза, то увидел вокруг лишь облупленные ветхие стены из дерева, а сам Он лежал на полу в скользкой грязи. Всё тело ныло от боли, а на лице чувствовался не один перелом кое-где с сочившейся из тканей, а кое-где с засохшей кровью. Тысяча игл терзала тело. Он не вставал: то ли пытался отсрочить представляемые им мучения, то ли не хотел лишний раз беспокоить свой организм, а пару секунд спустя издал недовольный изнывающий звук, после которого в помещение вошёл один из тех оборванцев, что тащили Его с берега.

      – Очнулся, мать твою ети? – еле хрипя, спросил оборванец, словно не находя сил на единственное слово, не глядя на собеседника – взгляд был устремлён куда-то под ноги, будто он постоянно искал, куда ступить и не пораниться, будто камни под его ногами находились неустанно. А может всё из-за привычки жить под гнётом? Ответа не последовало, Он лишь провёл взглядом доходягу с ног до головы – с такими ранами Ему было не до разговоров. – Ну и молчи, паскуда.

      Дохляк удалился, а спустя некоторое время вернулся с чуть более здраво выглядящим, судя по торсу, мужчиной. Тот был в чёрной мантии, на лице была маска с улыбающейся гримасой на ней, которая широко расправляла улыбку, однако едва заметные во мраке глаза говорили об обратном настроении носившего эту самую маску; в руках у него была кожаная сумка, раскрыв которую он молча стал осматривать тело вновь прибывшего пациента, а затем принялся за челюсть. Все его движения были резкими и неприятными, словно он добавлял в ту самую груду игл чуточку новых, своих, дабы пациент страдал ещё больше. После осмотра человек в улыбающейся маске достал из кейса мазь с тканью и протёр места с глубокими ранами, всё так же спокойно пытаясь справится с судорожными движениями раненного, корчащегося от боли, спокойно, но резко останавливая все его рефлекторные движения. Кажется,