Пересечение. Валерий Айрапетян

одно, да и жаль было останавливаться: потеряешь набранный темп схода и много сил потратишь, чтобы снова приладить ствол по плечу. Следовало дойти до «живота горы», по правому его краю подняться вверх до середины, затем взять правее, углубиться в чащу и там поискать.

      Сугробы были огромны, ноги попеременно уходили по колено в снег, а перед тем, как взять правее в лес, провалился по пояс, но успел ухватиться за кустарник, им и спасся, вытянул себя. После повалился на снег и ощутил, как быстро устал, как обмяк, словно мышцы сразу обратились в вату, и только громкое подпрыгивающее сердце утверждало свою мясную природу. На сухофруктах, думалось мне, долго не протянем, скорее бы мама приехала. Захотелось пожалеть себя и расплакаться, но вспомнил о дереве. Неспешно поднялся, отряхнулся и полез дальше – вверх и вправо, ступая теперь осторожнее.

      Немного пробравшись вглубь, засек знакомый, с раздвоенной верхушкой, околевший ствол без коры. Так и есть – стоит на месте, меня ждет. Отгреб от подножия дерева снег (ближе к земле подрубишь – больше дерева унесешь), так что получилась снежная куртина, но не очень глубокая – в глубокую топор с размаху не войдет как надо. Укрепился ногами, поймал равновесие, послюнявил руки (в рукавицах топор соскальзывает) и попеременно принялся бить под острым углом: удар сверху, удар снизу – так глубже входит лезвие и откалываются крупные щепы, приближая заветную сердцевину. Затем пара ударов с обратной стороны, и можно валить. Дерево трещит, хрустит, повизгивает и наконец валится. Обрубил крупные ветки, острые сучки, крепко засадил топор в основание ствола, сам ствол пристроил по центру тяжести на плече и понес вниз, ступая по своим же следам.

      Когда сходил с моста, понял, что сил на рубку и колку не осталось. Так и ввалился в комнату с бревном наперевес, к изумлению родных. Только бабо не удивляется, а радуется бревну, теплу, скрытому в нем, улыбается. Втащил на балкон, чуть печную трубу не снес. Уже на балконе решил все же разрубить ствол надвое, чтоб не выпирал особо наружу.

      В комнате разделся, умылся растопленным снегом и улегся на ковре у печки. Так и заснул. Очнулся от голода, но вспомнил, что есть нечего, и снова закрыл глаза.

      Был уже вечер, и снова слышалась метель.

      Дети спали в углу, бабо сидела напротив меня и дремала, сестры о чем-то шептались, сидя на кровати. Потом замолчали и они.

      Ближе к полуночи отворилась дверь, в черном проеме которой показался отец. От него веяло холодом и добычей. Блики печного огня запорхали по его скулам розовыми бабочками. В руках он держал ведро, укрытое грубой тканью, и подрагивал.

      – На, свари, девочка, – обратился он к Наде, старшей из нас, как обычно, без имени, лишь обозначив пол.

      Голос отца звучал непривычно. Надя ловко приняла ведро, поставила возле печи и сдернула мешковину. Из ведра в разные стороны торчали багровые, вмерзшие друг в друга мясные верхушки.

      – Телячьи сердца, – ответил отец на наши вопрошающие взгляды. – На меня не варите. Я… я… не буду.

      Вид