Седьмой дневник. Игорь Губерман

помню, как, исход верша,

      в душевно-умственном провале,

      достичь земли своей спеша,

      мы в Вене грустно застревали.

      И тут, как древний Одиссей,

      вселяя в сердце светлый дух,

      евреям, словно Моисей,

      являлся Ицик Авербух.

      А сам он жил без капли жалобы,

      легко, как будто занят танцами,

      его энергии достало бы

      на две больших электростанции.

      Себе красотку из Йемена

      он в жёны взял, служа примером,

      что два еврейские колена

      соединить возможно хером.

      А убежав от суеты,

      в часы, когда повсюду спали,

      трёх деток редкой красоты

      он настругал на радость Тали.

      С охотой он и ест, и пьёт,

      всех веселит, судьбу не хает,

      и так при случае поёт,

      что Пугачёва отдыхает.

      Весь век живя среди людей,

      он не застыл, хотя начальник,

      и много всяческих идей

      он дарит нам, кипя, как чайник.

      Со всеми он живёт в ладу,

      ему забавна глупость наша,

      он даже хвалит ту бурду,

      что густо варит Окунь Саша.

      Ценя его за ум и сметку,

      я очень с Ициком дружу,

      и с ним бы я пошёл в разведку,

      но, слава Богу, не хожу.

      Ему сегодня шестьдесят,

      но только что ему с того,

      и ни минуты не висят

      без дела органы его.

      Сияет свет на наших лицах,

      пойдём – куда ни позови.

      Мы очень рады, милый Ицик,

      что современники твои.

      А о любимой дочке Тане я люблю рассказывать одну чисто пророческую историю. Ей было шесть лет, когда я её повёз куда-то. Исполнилось как раз полвека с образования Советского Союза – всюду флаги трепыхались, и какие-то из громкоговорителей плескались песнопения и бравурные речи. Стоя возле меня в битком набитом автобусе, малютка Таня сказала исторические слова:

      – Лучше ехать на такси, чем со многими народами.

      Сами народы это осознали только двадцать лет спустя.

      А вскоре (как же время-то летит!) явились к Тане мы на юбилей. И я прочёл ей оду на сорокалетие:

      Порядок пьянства не наруша,

      хотел бы я сказать сейчас:

      спасибо, милая Танюша,

      что родилась в семье у нас.

      Вполне с душой твоею тонкой

      (да и с повадкой заодно)

      могла родиться ты японкой —

      ходила б, дура, в кимоно.

      Весьма подвижная девица,

      лицом румяна и бела,

      могла француженкой родиться —

      какой бы блядью ты была!

      В тебе есть нечто и славянское,

      российской кротости пример:

      налит коньяк или шампанское —

      тебе один по сути хер.

      Хоть на сердечные дела

      бывала ты порой в обиде,

      но чудных дочек родила,

      а это – счастье в чистом виде.

      Являя