Дни одиночества. Элена Ферранте

знакомых этой новостью, однако мне показалось, что никто из них особо не удивился. Когда же я с деланным безразличием спрашивала, известно ли им что‐нибудь о любовнице Марио – сколько ей лет, чем она занимается, живут ли они уже вместе, – то получала весьма уклончивые ответы. А один его коллега из Политеха, некий Фаррако, даже принялся меня утешать:

      – Это все возраст. Марио – сорок, в его возрасте такое бывает…

      Тут я не выдержала и злобно поинтересовалась:

      – Правда? Значит, и с тобой такое было? Значит, такое в этом возрасте происходит со всеми без исключений? Тогда почему ты по‐прежнему живешь со своей женой? А ну‐ка дай трубку Леа, я ей все про тебя расскажу!

      Я не хотела так поступать. Вторым правилом в списке было – не становиться мегерой. Но я ничего не могла с собой поделать, приливы крови оглушали меня, глаза жгло, как огнем. Рассудительность окружающих и мое собственное стремление к спокойствию просто бесили. Я набирала в грудь побольше воздуха – и с языка лился поток гневных фраз. Меня просто распирало от желания с кем‐нибудь поцапаться, так что я разругалась сначала со всеми нашими друзьями мужского пола, а затем и с их женами и подругами. В итоге я готова была поссориться с каждым – будь то мужчина или женщина, – кто старался примирить меня с новым поворотом моей жизни.

      Самой терпеливой оказалась Леа, жена Фаррако; она была настолько мудрой, понимающей, готовой помочь найти выход из сложившейся ситуации, что злиться на нее было все равно что бросать камни в по‐настоящему хорошего человека. Но и тут я не смогла вовремя затормозить и скоро перестала доверять даже ей. Я внушила себе, что сразу же после наших встреч она бегом бежит к моему мужу и его любовнице, чтобы в мельчайших подробностях рассказать, что я чувствую, как справляюсь с детьми и собакой и сколько еще мне понадобится времени, чтобы принять ситуацию. Я резко оборвала наше общение, лишившись единственной подруги.

      Со мной начали происходить перемены. Я перестала краситься, моя всегда прежде рафинированная, щадящая чувства других, речь полнилась теперь сарказмом и перемежалась вспышками развязного смеха. Потихоньку, хотя я этому и противилась, я докатилась даже до сквернословия.

      Непристойности давались мне легко, мне казалось, будто так я смогу убедить своих немногих знакомых, что стараюсь прийти в норму и что я не из тех, кто дает запудрить себе мозги красивыми словами. Едва я открывала рот, как мне хотелось высмеивать, бесчестить, позорить Марио и его девку. Меня раздражало, что он знает обо мне все, а я о нем практически ничего. Я чувствовала себя слепцом, жаждущим пошпионить за своими соглядатаями. Ну как такое возможно, спрашивала я себя с нарастающей горечью, чтобы подобные Леа предатели рассказывали все обо мне моему мужу, а я даже не знала, с какой девкой он трахается? Ради кого он меня бросил? Чем она лучше меня? Во всем виноваты эти лицемеры, думала я, эти лживые друзья, которые с тобой, пока ты счастлив и свободен, но бегут прочь, как только удача отворачивается от тебя. Я видела их насквозь. Они предпочитали свежие парочки – беззаботные, гуляющие допоздна, с довольными