Возраст третьей любви. Анна Берсенева

на общих основаниях, а наше немного по-другому устроено. И я не хочу, чтобы мой внук загремел в армию только потому, что председатель приемной комиссии захочет протолкнуть дочку начальницы своей жены. Понятно тебе? Побереги силы, Юрочка. – Она поднялась из-за стола, чмокнула его в щеку, как маленького, и он, как в детстве, машинально вытер щеку ладонью. – Ты хочешь быть врачом, ты будешь хорошим врачом – зачем тебе ненужные препятствия?

      Но в Институт Склифосовского его все-таки распределили уже без блата, это Юра точно знал.

      – Вы, Гринев, являете собою тот нечастый случай, когда желания полностью совпадают с возможностями, – сказал ему завкафедрой травматологии. – Я это понял, еще когда вы были на втором курсе, – и рад, что не ошибся.

      Юра проводил все свободное время в институтской травматологической клинике именно со второго курса, когда у студентов еще даже не намечалось никакой специализации. Но он-то давно знал, чем будет заниматься, – чего ж ему было ждать?

      Внешне Юра, правда, мало напоминал травматолога, каким его представляют испуганные люди: здоровенного мужика со свирепым лицом и огромными волосатыми лапами, которые ломают кости, как спички. Роста он был небольшого, лицо у него было не свирепое, а всего лишь несколько замкнутое, а сильные ли у него руки, с виду понять было невозможно.

      «Хорошие руки», – сдержанно характеризовал их любимый преподаватель, профессор Шмельков, и это было для Юры самой большой похвалой. Да он и сам понимал, что уже сейчас многое чувствует руками и неплохо помогает ими голове – тоже, кстати, не пустой.

      Но уметь надо было гораздо больше, чем он умел к окончанию института, и одного чутья было слишком мало для настоящей работы. Это Юра сразу же понял в Склифе, и это не стало для него большой неожиданностью.

      Работы здесь было столько, что при желании можно было вообще переселиться в больницу, а желания работать у него было в избытке, и сил тоже хватало. Да он, можно сказать, и переселился. Ночные дежурства плавно переходили в рабочие дни, домой Юра приходил только спать, да и то не каждый день, и при этом, как ни странно, даже не чувствовал усталости.

      И это было так понятно, так объяснимо! Правда, Юра едва ли стал бы объяснять кому-нибудь, какой счастливый холодок в груди чувствует в ту минуту, когда понимает: вот это он уже умеет, это уже подвластно его опыту, пусть небольшому, но твердому, прочно сидящему в голове и в руках…

      И когда вдруг оказалось, что опыта у него явно недостаточно, – хотя бы в глазах облеченных властью людей, хотя бы просто потому, что работает он всего год, – это стало для Юры ощутимым ударом.

      Он сидел в ординаторской второй травмы, пил жидкий теплый чай – сестра Люда вечно заваривала какое-то сено – и думал с тоскливой злостью: не пошлют, ни за что не пошлют…

      Он думал об этом с той самой минуты, когда клинический ординатор Коля Клюквин заглянул прямо в перевязочную, где Юра возился с гипсом на ноге семнадцатилетней девочки Наташи, и быстро, взволнованно проговорил:

      –