Возраст третьей любви. Анна Берсенева

явно, что этого нельзя было не заметить.

      Катерина тем временем заглядывала в уфологическую трубу.

      – А я так и не вижу ничего, – разочарованно протянула она. – Чего это вы навыдумывали? Сопка – и все, только дрожит вроде. Может, стекло грязное!

      – Ну, дамы, хватит, – решил Гена. – Развлеклись, и будя. Пока мы тут с вами марсиан изучаем, там небось и водку всю докушали, и шашлыки. Ольга, ты как, идти можешь?

      – Могу, – кивнула она. – Извините, Геннадий Викторович, я сама не понимаю, как это получилось…

      Она виновато смотрела на Рачинского, взгляд был туманный, и видно было, что голова у нее все еще кружится.

      – Как, как… – поморщился Гена. – Ох и не люблю я это все: одна возня!

      – А не приставай к детям! – не преминула вставить Люба, плотно беря под руку неверного своего любовника.

      – Ну, пойдем тогда, Оля, – сказал Гринев, застегивая куртку и подавая ей руку. – Держись, держись, не дойдешь сама, – добавил он, заметив, что она медлит.

      Оля осторожно вставила свою ладошку ему под локоть.

      – Крепче держись, – велел Гринев, и она послушно сжала его руку.

      На обратном пути все разомлели в автобусе, всех клонило ко сну.

      – Называется отдых! – сердито ворчала Катерина. – Нажрались все, как сволочи, домой придут – спать завалятся бабам своим под бока!

      – Кто своим, а кто, может, и чужим, – хитро хмыкнул Рачинский. – Ты как, Катюша, не против, если кто к чужим бабам завалится?

      Любка ткнула его двумя пальцами под ребро, и он довольно засмеялся. Все-таки женская ревность приятна, добавляет уверенности в себе.

      Юра стоял рядом с сидящей Олей и сверху смотрел на тоненький пробор, разделяющий ее волосы на два темных крыла. Она сидела неподвижно, как будто боялась пошевелиться, и он почему-то догадывался: это оттого, что она чувствует его взгляд. А ему приятнее было смотреть вниз, на ее голову, чем прямо – на пыльное стекло.

      К вечеру погода все-таки испортилась, поднялся ветер. Когда уходили с берега, море уже подернулось темно-свинцовой рябью, совсем по-зимнему.

      – Оля, ты где живешь? – спросил Гринев. – Проводить тебя?

      – А я в вашем же общежитии живу. – Она наконец пошевелилась, подняла на него глаза. – Вы не знали разве, Юрий Валентинович? Только вы на шестом, где малосемейки, а я на третьем этаже, там всем медсестрам комнаты дают. Я же иногородняя, из Корсакова, – объяснила она.

      – Не знал, конечно, – пожал он плечами. – Откуда мне знать, я туда только спать прихожу. Ну и хорошо, значит, доведу прямо до дверей.

      Проводил он ее, правда, не до дверей, а только до лестничной площадки третьего этажа.

      – Не надо, Юрий Валентинович, спасибо, – покачала головой Оля, когда он вышел было из лифта, чтобы дойти с нею до ее комнаты. – Вам и так со мной получилось беспокойство, вы идите домой, отдохните.

      На этаже в честь воскресенья шла гулянка, слышен был мужской и женский хохот, звон бьющейся посуды, громкие пьяные голоса.

      – Стесняешься, что девочки меня увидят? – усмехнулся Юра. –