Зов гордости. Донна Кейлин О'Лири

в жилах клокотала энергия, воздух казался пряным и ароматным, как молодое вино на празднике Предзимья. Потом они узнали об отмене слушаний в Совете и ощутили невероятную эйфорию, вкус победы, возможностей, близких свершений.

      А потом всё будто завязло.

      Ораторы продолжали приходить, произносили зажигательные речи, но прежнего отклика уже не вызывали. Обитатели лагеря сменяли друг друга, но всё больше становилось таких, кто говорил, что отправится домой на день, максимум на два, а потом непременно вернётся – и не возвращался. Привычных лиц на площади становилось всё меньше. А знакомиться с новичками ему почему-то не хотелось. Слишком многие из них выглядели нездешними и говорили как-то иначе.

      Но он был упрям. Раз решил, что останется – значит, так оно и будет.

      Кейнамарр выпил ещё и посмотрел в другую сторону, на лагерь. На площади горели костры, вокруг них сидели эльфы, кто-то слонялся от одного огня к другому. Где-то хохотали, выкрикивали ругательства. Откуда-то доносилось пение. Пели старую, заунывную солдатскую песню.

      «Ветераны».

      С них всё началось. Сообща добились своего, отстояли их права. После этого они могли бы развернуться и уйти, решив, что их цель достигнута. Кто-то так и сделал. Но многие остались. Особенно эти, из самой «Партии ветеранов» – крепкие ребята, суровые и твёрдые. Как камень. За недели сидения здесь он познакомился со многими из них, послушал разговоры. Узнал много нового. Особенно про гоблинов. Эти мелкие уродливые создания и так никогда ему особо не нравились, а после того, что он услышал и прочёл в листовках, которые раздавали тут же…

      «Нет уж, вот вернусь домой, и с тех пор его двери будут для вас закрыты. Пусть вам помогают такие же, как вы. Вас много, вы разбежались по всему свету. Вот и клянчите теперь помощь у своих братьев и сестёр, банкиров и купцов, нажившихся на разорении вашей собственной Родины! А я вам больше руки не подам. Никогда».

      Он сделал несколько глотков, почувствовал, что в голове закружилась приятная хмельная карусель.

      Посмотрел на саму баррикаду.

      И вдруг осознал, что на ней кроме него нет ни одной живой души.

      Это было странно.

      Обычно на каждой баррикаде, закрывавшей выход на площадь с примыкавших улиц, несло вахту не меньше десятка наблюдателей. Порядок был уже устоявшимся за недели митинга, привычным. Дежурили по часам, сменяли друг друга. Кроме того, он отлично помнил, что когда подошёл сюда с бутылкой сидра и полез к стулу, здесь кто-то был. Вроде бы те молодые ребята, что обычно ходили с повязанными на нижнюю часть лица платками. Он их сначала в шутку называл «сопляки-романтики», но потом перестал, когда ему объяснили, что некоторые из них принадлежат к известным семьям и не хотят, чтобы их родители, кое-кто из которых заседал в Совете, узнали, что их сыновья встали на сторону народа.

      Теперь же на баррикаде не было никого.

      В душе шевельнулось беспокойство, Кейнамарр