Девять унций смерти. Сергей Раткевич

– просто страшновато как-то стало. Вот отошли как следует корабли от берега – и стало. Корабль – он, конечно, большой, даже очень большой… ну так это пока он у берега, он большой. А чем дальше отплывает, тем меньше становится. Вот оно как, оказывается.

      Страшновато стало гномикам и гномочкам. Правда, страшновато. Впрочем, у этих-то в глазах все едино чертики бегали. А один молодой гном вдруг подошел к Фицджеральду и, посмотрев прямо ему в глаза, храбро объявил:

      – Эйвинд, сын Годрика, из клана Железных Скал. Хочу быть моряком. Ты тут гросс, вот и передай кому следует!

      – Обязательно, – удивленно откликнулся Фицджеральд.

      «Ну надо же!»

      Пожилые гномы сидели, плотно прижавшись друг к другу, и вполголоса обсуждали невероятное событие. Нет, это надо же, гном решил моряком сделаться! Бородатые старейшины из его клана просто ошалели от эдакой выходки, они не могли решить, что им делать – гордиться или негодовать? Кое-кто втихомолку над ними посмеивался. Кто-то, напротив, осуждающе качал головой. Кто ворчал, что молодежь совсем обнаглела, ишь какие, мол, моряками они сделаться удумали. Кто, наоборот, ругал тупоумных стариков, дальше своей бороды не видящих. Малышня начинала потихоньку оживать и приставать к морякам с вопросами. Моряки, такой же бородатый народ, как и гномы, казались им почти своими, вот только занимались они чем-то чудесным и даже таинственным – как тут удержаться от расспросов?

      – Дядя, а почему вы такие большие все выросли, потому что по морю плаваете? – даже спросил один из гномиков.

      – Потому что рыбы едим много, – нашелся в ответ моряк. – Будешь много рыбы кушать, вырастешь точно таким же!

      Юная владыка одним движением выхватила свой ритуальный нож и молча поднесла его к глазам вскинувшегося было старейшины Пихельсдорфа.

      – Он же просто пошутил! – прошипела она.

      «Вот только посмей что-нибудь вякнуть, старый паскудник, я тебя и правда зарежу!»

      – Пошутил?! – возмущенно прохрипел старейшина.

      – Конечно, – кивнула она. – А я вот – не шучу. Нисколечко не шучу.

      Лезвие уперлось в горло старейшины. Надави сильней – кровь брызнет.

      – Сядь, – ласково шепнула владыка, и старейшина мешком обрушился на свое место.

      Владыка медленно выдохнула. Голова слегка кружилась.

      Ничего. Все хорошо. Все уже хорошо. Гномы не бросятся на моряков. Моряки не выбросят их за борт.

      – Потаскуха, – одними губами прошелестел Пихельсдорф. – Человеческая…

      – Ты даже представить себе не можешь, какая… – с наслаждением шепнула ему владыка. – А уж что я с тобой утворю, если ты немедля не заткнешься…

      Похоже, у старейшины была неплохая фантазия. Он замер. Содрогнулся. И заткнулся. Ни слова больше не сказал. Даже когда его о чем-то постороннем спросили.

      Вот и хорошо. Вот и молчи. А то ведь мне придется исполнить свою угрозу. А это будет страшно. Очень страшно. Хотя бы потому, что я и сама не знаю, чего пообещала.

      А остров уже виднелся, и Гуннхильд вздохнула с облегчением. Ничего страшного так и не случилось.