Патч. Инкубус. Михаил Зуев

воронка, тем громче урчала сливная труба. Когда воды почти не осталось, труба уже грохотала. Несколько воздушных пузырей вырвались из ее отверстия. Труба засипела высоким свистом, и в считаные секунды ванна опустела.

      – Кадри, это не ванна, – сказал отец и замолчал. – Это жизнь. Так устроена жизнь. Так устроена наша жизнь. Мы не ценим время, что нам дано. Время, что у нас есть. А оно уходит. Уходит, как вода. И настанет момент, когда нам его не хватит. Когда нужно будет уйти вслед за ушедшим временем. Береги время, дочка. Не позволяй никому пользоваться твоим временем, если сама этого не хочешь. И щедро дари свое время тем, кого любишь.

      Тогда Кадри поняла, что хотел сказать отец. Но потом, наверное, забыла. Позволила сиюминутному стать главным. День, ночь – сутки прочь. Много ведь еще воды в ванне, так чего жаться, что мелочиться? Смерть матери отрезвила. Боже, как я могла забыть наставление отца?! Ведь получается, что мать спустила всю свою жизнь – без остатка, до последней капли – в бездонную сливную трубу! От ее воды никому не стало теплей. Никому не стало уютнее. Никто не утолил жажду. Никому не стало лучше. Просто время утекло – сквозь пальцы. Утекло и закончилось.

      Нет. Хватит. С меня довольно, мама. Прости и прощай. Я теперь сама скоро – мама. С детьми нельзя так. Как? Да вот так! Безответственно, бесталанно, не считая дней, не прилагая никаких усилий. Дети должны все сами – так, что ли? Дети должны – так, что ли?! Ты должна помыть все бутылки, говорила мать, усаживая Кадри перед тазиком с растворенным щелоком, лежащим рядом ершиком и кучей грязных бутылок из-под подсолнечного масла на полу кухни. В магазине за пять пустых вымытых одну полную дают, говорила мать. Ты должна, говорила мать. И что? И где теперь те твои полные бутылки? Они, что, сделали нас миллионерами? Они спасли от гибели отца? Они сделали лучше твою и мою жизнь, мама?!

      С детьми нельзя так. Они маленькие. Они не понимают. Они сами – не могут! Ради детей нужно из кожи вон лезть. Нужно становиться для них ступенькой, трамплином. Нужно, чтобы они не стартовали так, как ты, – из холода и голода. Нужно стараться! Каждый день, каждый час, да каждую минуту, наконец! Ради детей. Ради любимого. Ради жизни. Ради того, чтобы жизнь была жизнью, а не домом терпимости, фанерной халупой, где мокро от непроходящих луж годами разливаемой нелюбви. Ты не имеешь права спускать воду своей жизни в канализацию!

      – Что делать будем, Андрюша?

      – Уедем.

      – Куда?

      Андрей тяжело вздохнул.

      – Я не знаю. Можем ко мне.

      – Андрюша, что я там делать буду? У меня нет гражданства, нет разрешения на работу. Формальности займут много времени. Да и в Москве таких своих, таких как я, – до горизонта.

      – Давай вернемся к Марулле.

      – Андрюш, я ей нужна, пока бегаю каждый день по ее фермам – вдоль и поперек. А вот как живот вырастет – какая из меня бегунья?

      – Ну, перебьемся как-нибудь.

      – Андрюша, не бывает никаких «как-нибудь». Там, где «как-нибудь», всегда тоскливо, бедно и холодно. Вот скажи, у тебя деньги есть?

      – Сейчас?

      – Нет. Вообще.

      – Если вообще – нет.

      – А