Желтый Эскадроль. Александр Галиев

только о войне и военном производстве, главные улицы в милитаризованном монументальном стиле блекли по вечерам и наводили мрак на сознание, и даже люди – люди! – даже они здесь были одинаково скучными и томными, говорили только по делу. Сама масса города, в отличие от фабрики и главных улиц, была построена дешево; рабочие кварталы представляли собой сумбурно разбросанные груды грубо сколоченных деревянных домиков. Все было отдано фабрике, города вокруг нет. Впрочем, рабочие и служащие не грустят, за пару лет они смогут заработать здесь столько, что потом могут всю жизнь ничего не делать.

      Руководить здесь последнее время было абсолютно нечем, да и незачем. А сам вид по большей части простенького рабочего города, несмотря на его размеры и великолепие главных улиц, внушал серое противное ощущение обыденности и неестественности, коим славятся все новые эскадрольские города, не имеющие еще своих традиций и особенностей. Жители таких городов еще не обжились и чувствуют себя как в гостях, как в гостях себя и ведут.

      Было в самой сути города что-то до боли тоскливое, но до отчаяния неуловимое.

      Вероятно, Централис был лишь фоном, и беспокоило меня совсем иное. За несколько месяцев до этого дня, а может и больше, я вдруг начал вспоминать прошлое. Не знаю, было ли это навеяно скукой моего Централиса или вдруг я ощутил некий рубеж своей жизни, когда люди неожиданно для них самих начинают вспоминать далекие дни. В юности, в восемнадцать, в девятнадцать лет я часто вспоминал прошлое. Мне тогда казалось, что мои цветущие года, мягко говоря, не заладились, и все хорошее я видел только позади. Разумеется, это было оттого, что я уехал из этих жарких полей в прохладный, продуваемый ветром гляд. Я покинул дом и себя самого. Да, среди этих бесконечных равнин, где мы спрятали нашего милого монстра, я жил не только последние три года. Но оставил я здесь не только дом, но и нечто еще. Нечто очень важное, называемое танским обществом. Всех людей, из которых общество состояло, можно было без опаски назвать моими друзьями и моим ближним кругом. Общество некогда было великим, по-юношески великим. Некогда я почти филигранно подбирал людей и крепко спаивал между собой их разные характеры и образы в единое целое. Флор фон Фогль, мой старый лучший друг и даже сопартиец по многим предприятиям, был центральной фигурой этого общества и нередко называл этот социальный эксперимент проявлением моих тиранических повадок и желанием иметь подконтрольных людей. Он говорил это в шутку, ибо и сам сильно привязался к обществу. Вероятно, сильнее, чем я. Танское общество, разумеется, велико и сейчас, но оно сильно раздроблено, мы очень давно вместе не собирались. Однако ж я часто связываюсь с раздробленным братством для решения некоторых своих дел.

      Именно этой ночью я ощутил резкий и мощный прилив ностальгии, совсем как в юности. Я явственно понял, что я должен, нет, моя прямая миссия – собрать вновь старых друзей, будто общество в целом еще чего-то стоит. После двенадцатилетнего перерыва в собраниях