Райна, королевна Болгарская. Александр Вельтман

к нему льстивый враг

      Поразил в широкие перси тяжкий млат!

      Зашемул, застонал жалобой темный лес:

      «Ой, вышиб он ему душу-душеньку,

      Вылетала она чрез гортань, вылетала

      Из гортани, красными устами отходила!

      Ой, хлынула волной его теплая кровь;

      За подружкой-душкой струею течет!»

      Ой, враны-гавраны поднялися с гнезд,

      На белое тело сели, кричат:

      «Ой, погубил орла хитрый, льстивый враг

      Не хоронит никто орла-короля.

      Похороним его в утробе своей!»

      – Ой, убили короля Петра! – громко пронеслось по народу.

      – Кто мутит? – вскричал комитопул, подскакав к толпе. Дружина двинулась за ним в толпу.

      – Кто мутит? подавайте его! – крикнул снова Самуил грозным голосом, но бледный и смущенный.

      Народ, отступая от коней, смолк, озирается кругом, ищет гусляра; а гусляра нет нигде.

      Мгновенная тишина изумления была прервана выходом владыки, комиса, бояр и старейшин на крыльцо. Общее внимание обратилось на них; но в это самое время послышался звук трубы с сторожевой башни, и на вершине ее захлопал красный стяг. Воины, бояре и народ содрогнулись от неожиданной вести, и посереди всеобщего онемения гонец от русского князя Святослава явился перед собором с красным значком на копье.

      – От русского великого и светлого князя Святослава! – сказал он, подъезжая к крыльцу.

      – С какой вестию? – спросил дрожащим голосом комис.

      – Русской князь велел сказать королю царства Болгарского, его боярам и всем людям его, что идет он полком на вас, стройтесь противу!

      Ой, горе, горе, тужба великая,

      Не стало орла, короля Петра,

      Не стало людей в царстве его! —

      раздалось в толпе.

      – Что скажешь ты еще от своего русского князя? – спросил смущенный и бледный комис.

      – Ничего, – отвечал гонец.

      – Так скажи своему князю, – продолжал комис, – что за двадцать шесть лет храбрые Болгары лозою изгнали из своей земли насильников Русь и Печенегов: то же будет и теперь[42]:

      – Гой, любо! – вскричал народ. – Лозой изгоним!

      Лицо комиса просветлело.

      – Одарите и угостите гонца, пусть едет сытый! – сказал он.

      – Государским жалованьем всего у меня много, ничем не скуден, сыт и своим хлебом, чужого не нужно, а готовьтесь угощать гостей нашего князя с дружиной! – отвечал гонец горделиво. Конь его взнесся на дыбы, перекинулся, и народ отхлынул от лихого всадника, который, гарцуя по площади, наконец скрылся за городской стеной.

      – Братья! – возгласил комис к народу. – Честный собор, преосвященный владыко и все духовные строители церковные, князи и властители царства Болгарского! В плачевные ризы облечься бы нам по блаженном светлом короле Петре, погибшем от руки брата своего Иована, изгнанного из царства за смуты… да злое время злую игру сыграло; не в плачевные ризы облечемся, а в ратные. След бы нам в Византию идти да звать на престол королевича Бориса, да он в залоге и в неволе у греческого царя; греческий

42

То есть в 941 г., когда согласно «Повести временных лет» набег Игоря на Константинополь был отбит греками. Но ни в «Повести», ни в Новгородской I летописи (использовавшей более древний, чем «Повесть», источник), ни в «Хронике Георгия Амартола», ни в «Краткой Палее», ни, наконец, в обширнейшем рассказе «Жития Василия Нового» нет известий об участии в походе печенегов и столкновениях русичей с болгарами. Вельтман домыслил этот эпизод, исходя из того, что первый мир Руси с печенегами был заключен уже в 915 г., а болгары могли преследовать проходящих мимо них воинов Игоревых. – А. Б.