Роузуотер. Таде Томпсон

на мучительно юной Боле.

      – Когда они разошлись?

      – Они не расходились. Он умер.

      – Мне очень жаль.

      Она пожимает плечами и забирает у меня рамку.

      – Иногда он мне снится. Всегда просит передать Боле, чтобы она его навестила.

      – А ты?

      – Что я?

      – Ну… почему ты не замужем? Ты так хорошо разбираешься в обуви и… эм… у тебя восхитительная грудь.

      – Боюсь, я просто обычная разведенка. Моему бывшему захотелось более плодовитую жену.

      – И снова прости. Я сегодня выбираю неудачные темы.

      – Не надо извиняться. Он щедрый. Я получила дом и приличную сумму денег. Это дает мне много возможностей. А что насчет тебя?

      – Я никогда не был женат. Не сложилось.

      – Дети?

      Я покачал головой.

      – Почему?

      – Так уж получилось.

      – А что говорят твои родители?

      – Не знаю. Я с ними почти не общаюсь.

      – Можно спросить, сколько тебе лет?

      – Больше сорока, меньше пятидесяти.

      – А почему у тебя нет фамилии? Ты преступник? Ты опасен?

      Заговорщический тон, поднятая бровь. На висках линии вмятин, выдающие, что она носит очки.

      Я подхожу к ней.

      – Я не опасен.

      Она встает.

      – Посмотрим.

      Пока мы занимаемся любовью, мокрые и голодные, кетоконазол стирается, и я воспаряю в ксеносферу.

      Я еще двигаюсь, когда замечаю бабочку. Молару.

      Она смотрит на меня, медленно помахивая крыльями, и усики ее время от времени подрагивают.

      Улетай, мысленно говорю я ей.

      Она не улетает.

      В миг моего оргазма она расправляет крылья, и весь мир заполняется черно-синим узором.

      Глава четвертая. Лагос: 2032, 2042, 2043

      Сложно объяснить, как это – быть сенситивом. Нет ни знамений при рождении, ни атмосферных явлений, ни благовещения о моем прибытии в мир. По всем меркам я обычный ребенок, с пятью пальцами на руках и ногах, потницей и молочными корочками.

      Первый раз я чувствую что-то в восемь или девять лет, когда несусь по нашей улице, стараясь успеть домой до темноты. Хоть мы и живем в Лагосе, в моем квартале дети в безопасности. Неожиданно мне хочется осмотреть мусорный бак. Я не знаю почему. Я открываю его и нахожу младенца, девочку. Она в крови, завалена мусором, но жива, в сознании и спокойна. Смотрит на меня и моргает. Я достаю ее. Помню, что был поражен ее размерами и тем, как двигались ее ручки, словно что-то исследовали, и как все ее тельце вздрагивало каждые несколько минут.

      Я хочу отнести ее домой и оставить у нас. У меня нет братьев или сестер, и для моего детского сознания это решение всех проблем. Я беру ее с собой, но по пути меня останавливает женщина в лаппе [10] и головном платке.

      – Чей это ребенок? – спрашивает она обвиняющим тоном.

      – Это моя сестра, – отвечаю я. И в этот момент малышка начинает всхлипывать.

      – Вот это твоя сестра?

      Девочка абсолютно на меня не похожа, да

10

Лаппа, или драпировка, – традиционная одежда из красочной ткани.