Бегемот (сборник). Александр Покровский

с треплет северный ветер. А вода – вот же она – у самых ног.

      Плещется.

      Я раскидываю руки, словно пытаюсь обнять этот мир. В этот момент на меня наезжает камера, потому что меня снимают для истории.

      Истории Российского флота, разумеется, потому что я уже внес кое-что в эту историю и еще – ого-го! – сколько еще внесу.

      Камера продолжает наезжать.

      Видно мое лицо крупным планом с раздувающимися ноздрями. «Это все мое, – говорят мои блестящие глаза, – мое, я все это охраняю».

      Я продолжаю стоять с голыми руками, с непокрытой головой, с блестящими глазами на совершенно голой скале.

      Камера отъезжает.

      Вид сверху: я превращаюсь в точку, затем скала превращается в точку, потом залив превращается в точку, за ним – море и вся планета.

МЕТАБОЛИЗМ

      Идем мы домой с боевой службы.

      Отбарабанили девяносто суток, и хорош, хватит.

      Пусть им дальше козлы барабанят.

      Подходим к нашим полигонам, а нам радио: следовать в такой-то квадрат и так куролесить суток десять.

      И все сразу же настроились на дополнительные деньги.

      Но командир нам разъяснил, что к деньгам это растяжение не имеет никакого отношения, боевую службу нам засчитают по старым срокам, а это – как отдельный дополнительный выход в полигоны.

      И народ заскучал.

      Видя такое в населении расстройство, командир вызывает доктора и говорит: «Так, медицина! Срочно найди какого-нибудь подходящего матроса и чтоб у него сиюминутно разыгрался аппендицит. Тогда я дам радио и нас сразу в базу вернут».

      И док немедленно нашел нужного матросика и сказал ему: «У тебя сиюминутно разыгрался аппендицит, но не бойся, на два дня ляжешь в госпиталь, а потом я за тобой приду».

      Сказано – сделано: мы радио – нас к пирсу. А на пирсе уже дежурная машина и дежурный военрез.

      Док берет бутылку спирта и к нему: «Слушай! Вот тебе спирт. У парня ничего нет. Ты подержи его два денечка, а там и колики пройдут».

      Но как только мы передаем тело, нас опять мордой в море, в тот же самый полигон, в котором мы не доходили.

      Так что с ходу к мамкам попасть не получилось.

      То есть ни женщин, ни денег.

      То есть налицо горе.

      Ну, естественно, с горя все напиваются, как последние свиньи.

      Корабль плывет во главе с командованием, а на нем все лежат.

      Зам, катаракта его посети, ходит по кораблю, проверяет бдительность несения ходовой вахты, а его в каждом отсеке встречают трупы, застывшие в разнообразных позах, а доктор его успокаивает – мол, это все из-за свежего воздуха: произошла активизация процессов метаболизма в организме и организм с ней не справляется, вот и спит.

      Зам терпел все эти бредни до последнего. До того, пока не обнаружил начхима, лежавшего на столе на боевом посту безо всякого волнового движения, а изо рта у начхима тухлыми ручейками вытекали его личные слюни. Я вам скажу по этому поводу, что лучше уссаться в кровать по случаю собственного дня рождения.

      Зам вылетел с криком: «Начхим пьян, сволочь!» – и тут уж группе командования пришлось-таки заметить, что что-то действительно на корабле происходит.

      Начхима вызвали в центральный, но по дороге ему изобрели легенду, по которой последние дни ему абсолютно не моглось, совершенно не спалось и он у доктора выпросил сонных таблеток, ну и, опять же, метаболизм…

      – Какой, в монгольскую жопу, метаболизм?! – орал зам так, что за бортом было слышно, но все участники событий стояли на своем.

      Зам орал, орал, а потом ушел в каюту и оттуда уже позвонил доктору:

      – Что-то у меня голова разламывается, не могу уснуть. Дай чего-нибудь.

      И доктор дал ему «чего-нибудь»… особую наркотическую таблетку.

      Зам как скушал ее, хвостатую, так сразу же упал головой в борщ, разломил тарелку и напустил слюней значительно больше, чем начхим.

      И были те слюни и гуще и жирней.

      – Доктора! Доктора! – орали вестовые и таскали тело заместителя туда-сюда, спотыкаясь о вскрытые банки из-под тушенки.

      Доктор явился и установил, что зам спит, а слюни у него из-за таблетки.

      – Ну вот видишь, – говорил ему потом командир, – и у тебя слюни пошли.

ДЕМИДЫЧ

      У нас Демидыч в автономке помирал. Сорок два года. Сердце. Командир упросил его не всплывать, потому что это была наша первая автономка и возвращаться на базу ему не хотелось.

      – Дотерпишь?

      – Дотерплю…

      И терпел. Ему не хватало кислорода, и я снаряжал ему регенерационную установку прямо в изоляторе.

      – Хорошо-то как, – говорил он и дышал, дышал.

      – Посиди со мной.

      И я садился с ним сидеть.

      – Вот здесь болит.

      И я массировал ему там, где болит.

      – Помру, –