Таёжная кладовая. Сибирские сказы. Таисья Пьянкова

дочь: конопата да угревата, потлива да рассупониста, вокруг её двух рук пальцами не сцепишь…

      И то бы ещё терпеть можно. По голове Зинкиной стригун пробежал. Чернышиха, после лишая, клоки остатные с дочерниной головы состригла, на сковородке спалила да с гусиным салом перетёрла волосяной пепел. Теперь тою мазью мажет Зинке голову – лишай выгоняет.

      И не подумал кузнец, когда за стол Чернышихин садился, что этакую глызу Фёкла ему в невесты прочит. Пойдёт теперь кататься по языкам беда Чугункова.

      – Во как оплела! Оплела туго! – ударил кузнец кулаком в пол. – Спалю!

      Но не спалил, не разнёс Чугунок на щепы собачью эту клеть.

      Смирился кузнец, вихры свои чёрные, буйную головушку подставил он под икону вровень с повязанной платочком, смердящей гусиным салом, стриженой кочкой придурковатой невесты.

      Была свадьба… Ой, была свадьба! Уревелись девки допьяна, охмелели бабы до тоски, проводили други Чугунка в этакую дальнюю дороженьку, место хитрое искать всю жизнь – гробовой свободушки.

      Днём свадьбу сыграли, а к ночи жених в кузницу свою ушёл.

      Зинке и той передалась Чугункова кручина: задумалась, загоревала…

      Плачет кретя, да всё на ветер.

      А Фёкла её со своей полки крестит:

      – Буде тебе, конопатая, вавилоны разводить! Чо слюни-то распустила? Смотри, подушку сгноишь. За гриву парень не удержался, а за хвост не удержится – придёт.

      Всю ноченьку просидел бедняга Чугунок в пристройке своей без сна.

      Утро в оконце ряднушкою заткнул – и свет ему лишним показался. Только горе-то наше ходит не по жнивам, а по жилам…

      На третий день бабка Ланида, что Чугункова отца обряжала, глядя с яру в распадок на Чугункову пристройку, толмила бабам:

      – Поди-ка и обмывать нечего будет? На Ахтырския-то Пресвятую Богородицу[8] муха семь раз на дню плодится. Изрешетит тело – сквозь пальцы поползёт. Ввечеру наведаться надо ж.

      – Надо ж… – толкуют бабы. – Ещё и вправду сунется кузнец в петлю.

      Не выпало, однако, бабам благородство разводить. Сам кузнец на третий закат из пристройки выбрел. Но что это был за кузнец?

      Будто кто по шее колом его стебанул, будто руки ему повыдёргивали – на жилах висят, будто неделю держали его в грязной воде да неополоснутым на люди вывели.

      Но бабы всё полегче вздохнули:

      – Слава Те, Господи! Пронесло…

      Начал Чугунок потихоньку в кузне колупаться. Что ни день, звончее поёт наковальня.

      В первый Спас[9] пошли девки льны в поле глядеть, парни овсы шелушить да в колодцы горстями кидать – касаткам на зимний корм[10].

      По лугу костры развели – печь молодую картошку. Хрустели огурцами, покуда Авдотья-сеногнойка[11] не согнала их в кадки. Ели колоба из новины с молодым сотным мёдом.

      В гущу доброго веселья нет-нет да и вольётся печаль, прокатит по душам звоном Чугункова молота.

      – Колотится женатый бобыль, – жалеют его парни.

      – И в Христово воскресенье

8

Ахтырская Пресвятая Богородица – 15 июля.

9

Первый Спас – 14 августа.

10

Считалось, что ласточки не улетают, а ложатся на дно колодцев.

11

Авдотья-сеногнойка – 17 августа.