Испанский вариант (сборник). Юлиан Семенов

и не знают об этом. Давеча вскрытие было занятное, полковника Розенкранца потрошили… Думали, удар – пил много, а в головушке-то у него гумма, третья степень, а дочери на выданье. Вот вам задачка на сообразительность: где граница между нравственностью и долгом? Мы обязаны поступить безнравственно, вызвать девиц для обследования. Китайцы и англичане настаивают: Шанхай, говорят, самый чистый порт в Китае. Розенкранц, перед тем как почить в бозе, три недели глаз не смыкал, уснуть не мог – криком исходил. Думал, что синдром похмелья у него, и давление поднялось, ан нет… Так что я не зря про люэсочек.

      – Сколько я вам обязан, доктор?

      – Двадцать пять долларов. Детишкам, знаете ли, на молочишко, да и овес ноне подорожал. Год назад я брал пятнадцать, а сейчас собираю зелененькие – в Австралию подаюсь, там и желтого цвета поменьше, и наших зверенышей почти никого, да и врачей негусто… Значит, пилюльки какие будем пользовать? Англо-кантонские? Израилево-Михайловские? Или медок с водой на ночь и прогулка до пота между лопаточками?

      – Пилюли давайте.

      …Цок-цок, цок-цок, цок-цок… Перестук копыт, словно музыка. Чубчик у извозчика подвитой, ржаной цветом.

      – Сейчас он петь станет, – шепнула Сашенька, – когда я сюда ехала, – он так пел прелестно.

      – «Вдоль да по речке, вдоль да по Казанке»?

      – Нет. «Зачем сидишь до полуночи у растворенного окна…»

      – «Зачем сидишь, зачем тоскуешь, кого, красавица, ты ждешь?» Ни одного прохожего на улицах.

      – Что ты, Максимушка, вон люди! Видишь, сколько их?!

      – Никого я не вижу, и не слышу я ничего…

      – А цок-цок, цок-цок слышишь?

      – Дай руку мне твою. Нет, ладонь дай. Она у тебя еще мягче стала… Я ладони очень люблю твои. Я, знаешь, ночью просыпался и чувствовал твои ладони на спине, и глаза боялся открыть, хотя знал, что нет тебя рядом… Это страшно было – то я папу видел рядом, живого, веселого, а то вдруг ты меня обнимала, и я чувствовал, какие у тебя линии на ладонях и какие пальцы у тебя – нежные, длинные, с мягкими подушечками, сухие и горячие… А ты меня во сне чувствовала?

      Цок-цок, цок-цок…

      – А еще, знаешь, что он пел, Максимушка? Он еще пел «Летят утки, летят утки и два гуся…».

      – Ты почему не отвечаешь мне, Сашенька?

      – Я и не знаю, что ответить, милый ты мой…

      – Сами-то из Петербурга? Или столичная фитюля? – поинтересовался доктор Петров, пряча деньги в зеленый потрепанный бумажник.

      – Прибалт.

      – Латыш?

      – Почти…

      – А по-русски сугубо чисто изъясняетесь.

      – Кровь мешаная.

      – Счастливый человек. Хоть какая-никакая, а родина. Что в Ревель не подаетесь?

      – Климат не подходит, – ответил Исаев, пряча в карман рецепт.

      – Дождит?

      – Да. Промозгло, и погода на дню пять раз меняется.

      – Пусть бы в Питере погода сто раз на дню менялась, – вздохнул доктор, – помани мизинцем, бросился бы, закрыв глаза бросился бы.

      – Сейчас