Your Mistake. Джереми Йорк

ночь в Стоун-хаусе, пару раз за обедом я ловил милорда на том, что он раздевает меня взглядом; я хмурил брови и грозил кулаком, исподтишка, чтобы не видела экономка; Мак-Феникс оскорблено фыркал и изображал зверский аппетит, но мысли его витали далеко. Впрочем, к концу обеда он освоился и перестал пялиться на меня, как на вожделенный десерт. Мне удалось разговорить его, мы сыграли несколько фреймов, потом заказали билеты в кино и в Кингсайд вернулись за полночь.

      ***

      Неделя прошла незаметно, без происшествий, если не считать того, что пару дней я ночевал дома. В четверг Курт позвонил и сослался на необходимость задержаться в клубе, в пятницу повторил процедуру; я так устал от ежедневных поездок, что не стал вдаваться в подробности, радуясь, точно заработал отпуск.

      В эти дни я заново открывал для себя Оскара Уайльда. Раз за разом перечитывая его биографию, я пытался понять психологию человека, действительно талантливого, без преувеличения гения, отказавшегося от гетеросексуальных отношений. Я выискивал в сети статьи, раскрывавшие суть гомосексуального сдвига, исторические корни, подоплеку возникновения, примеры из животного мира, и чем больше я узнавал, тем острее чувствовал, что подобные связи оставались для меня патологией, психическим отклонением, как ни банально, извращением в своей наименее жесткой форме. Я не мог считать отказ индивидуумов от естественного размножения ничем иным кроме болезни.

      Возможно, здесь играло роль мое воспитание. Отец довольно жестко вколачивал мне с детства, что содомия – грех, и высмеивал все разговоры о толерантности. Он настолько извел меня стремлением вырастить «настоящего мужика», что я боялся дружить с парнями в колледже. Впрочем, я не виню отца. Я был сложным ребенком, себе на уме, постоянно провоцировал его и нарывался, а после гибели Мери, его искренней любви и гордости, у него никого не осталось, кроме убитой горем мамы и меня. Я знаю, в глубине души он считал меня виновным в смерти сестры, извращенцем, сообщником маньяка, все это мучило его настолько, что, в конце концов, он бросил нас и уехал из Англии строить новую жизнь и новое счастье.

      Мой учитель, профессор Рей Диксон, тоже не одобрял нетрадиционные связи, считая их обычной слабостью людей, не нашедших себя в гетеросексуальной жизни, одним из проявлений комплекса неполноценности. Он признавал тот очевидный факт, что небольшой процент рождается с подобным отклонением, но утверждал, что в целом проблема носит психологический характер. Он видел лишь удобный вариант оправдания всем жизненным неудачам, а позиция «я не такой как все» рождала, по его словам, паранойю и истерию.

      Должно быть, он предугадал мою латентность, почувствовал ее, как, очевидно, почувствовал и Курт, латентность на физиологическом уровне, и пытался с нею бороться методами психоанализа. Рей Диксон, мой второй отец, явился продолжателем дела Даниэля Патерсона, и, если касался этой темы, то в негативных тонах.

      Я пытался понять причины этого отклонения, уже не в масштабах цивилизации, в скромных габаритах своей собственной