Голливуд. Чарльз Буковски

сли вспомнить, что в титрах «Пьяни» упоминается компания «Зоетроп», любимое детище Ф. Ф. Копполы. Столь же узнаваем «известный немецкий режиссер» Вернер Зергог и француз с густыми бровями, заводящий беседу о субтитрах к своему фильму, Джон-Люк Модар. (Можно оценить анаграммность кодировке интеллектуально-изощренного Вернера Херцога и перевод французского имени Жан в американское Джон – намек на слабость Ж.-Л. Годара к американскому кино.)

      Под именем же самого любимого автором персонажа Джона Пинчота скрывается Барбет Шредер. Это его документальный фильм об угандийском диктаторе Иди Амине Дада описывает Генри Чинаски. И наконец, главному герою книги Буковски подарил имя, которым называли его друзья, – Хэнк, а дражайшая Сара – это, конечно, его жена Линда, бывшая актриса, державшая потом ресторанчик и делившая с мужем склонность к калифорнийскому красненькому. Под именем Франсуа Расина угадывается Гарри Дин Стэнтон, ставший в романе французом, потому что снялся у Рима Рендерса в фильме «Париж, Техас».

* * *

      Через пару дней позвонил Пинчот и сказал, что ему нужен сценарий. Не заедем ли мы повидаться?

      Он объяснил, как его найти – жил он в незнакомом месте, в какой-то Марина-дель-Рей, – и мы сели в наш «фолькс».

      Спустившись к гавани, мы поехали вдоль дебаркадера. По палубам шныряли рыбаки, которых можно было узнать по их робам. Впрочем, большинство из них не обременяли себя трудами ради хлеба насущного. Ибо таковы они были – избранники Божьи на земле вольных людей. А на мой взгляд, лихие раздолбай. Но им на мое мнение, конечно, наплевать.

      Мы свернули направо, миновали док и поехали по улицам, обозначенным фантастическими названиями в алфавитном порядке. Нашли нужную нам, свернули налево и въехали во двор, расположившийся прямо на берегу. Отсюда открывался вид на океан, которым можно было любоваться в уверенности, что тебя не накроет волна. Прибрежный песок казался тут невиданно чистым, вода – голубей голубого, а бриз – ласкающим.

      – А знаешь, – сказал я Саре, – ведь мы с тобой угодили прямо в рай. Но что-то меня с души воротит.

      – Поменьше обращай внимания на свою душу.

      Наш «фолькс» не нуждается в том, чтобы его запирали. Никто в мире, кроме меня, не способен его завести.

      Я постучал в дверь.

      Дверь отворили изящным жестом, и в нос сразу шибануло артистизмом, пропитавшим каждую черточку человека, который стоял на пороге. Сразу было видно, что этот парень рожден, чтобы Творить (с большой буквы), Творить великое, и в его мире нет места мелочам жизни вроде зубной боли, неуверенности в себе и какой-нибудь вшивой удачи. Словом, он выглядел как самый настоящий гений. А я похож на подавальщика из занюханной пивнушки и потому от таких типов всегда завожусь.

      – Мы из прачечной, за грязным бельем, – сказал я.

      – Не обращайте на него внимания, – вмешалась Сара. – Нас пригласил Пинчот.

      – А-а, – протянул хозяин. – Прошу.

      Мы было последовали за ним, но он вдруг остановился, обернувшись к нам, демонстрируя свой лучший ракурс, и гаркнул так, словно его должен был услышать весь свет:

      – Мне пора выпить ВОДКИ! – и шмыгнул в кухню.

      – Джон вчера о нем говорил, – сказала Сара. – Его зовут Поль Ренуар. Он пишет оперы и музыку к фильмам-операм. Ужасно авангардистскую.

      – Мне не легче, если моя барабанная перепонка пострадает от глотки гения.

      – Какие нежности при нашей бедности! Не все такие деликатные, как ты.

      – Вот именно. Но это их проблемы.

      – Ты боишься жизни – у тебя это на лбу написано.

      – Шаль, я сам до этого не допер.

      Появился Поль с выпивкой. Выглядело это шикарно: в стакане светился ломтик лайма, и Поль теребил его стеклянной палочкой для коктейлей. Классно.

      – Поль, – поинтересовался я, – а нет ли в доме еще чего-нибудь выпить?

      – А, извините, – сказал он. – Угощайтесь, пожалуйста.

      Сара сориентировалась первой. Я вошел в кухню следом за ней. Кухня была сплошь заставлена бутылками. Пока Сара присматривалась, я открыл банку пива.

      – Начать лучше с чего-нибудь полегче, – предложила моя добрая женушка. – Знаешь ведь, как бывает, когда ты чересчур наберешься.

      – Умница. Давай дернем винца.

      Я нашел штопор и выбрал бутылку красного.

      Мы прилично угостились, потом снова налили по стаканчику и вышли к хозяину. У нас была семейная шутка: мы с Сарой разыгрывали из себя Зельду и Скотта,[1] но потом бросили, потому что Саре не нравилось, как Зельда кончила, а мне – как Скотт писал. В общем, этот юмор не пошел.

      Поль Ренуар стоял у зеркального окна и высматривал что-то в Тихом океане.

      – Джон задерживается, – объявил он, обращаясь к оконному стеклу и океанской волне, – но он велел передать, что непременно будет и чтобы вы его дождались.

      – Отлично, крошка.

      Мы с Сарой сели, держа в руках стаканы. Смотрели на его кроличьи щеки.

1

Буковски имеет в виду Ф. Скотта Фицджеральда и его жену. (Прим. переводчика.)