Бессмертие. Трилогия. Часть III. Олег Мироненко

совсем ребячье, никак не вязавшееся с серьёзным видом и обстоятельными ответами всезнайки.

      – Ну а как же… Это мы так, для порядка балуемся. У нас ведь самобранка есть, да и яга чем только не попотчует… А тебе уж, поди, к черномору пора?

      Кирилл кивнул.

      – Пора.

      – Не очень-то хочется, как я погляжу?

      Мальчик, помедлив с ответом, вдруг шмыгнул носом.

      – Он врать опять будет.

      – Ну, Лёха-то наш может и почище чего-либо сочинить…

      – Так он же не для себя. Он для гармонии, – проговорил Кирилл. —

      И, не дожидаясь Лёхиного восклицания, добавил:

      – Для лада душевного.

      – Точно! – гаркнул-таки Лёха. – Я только, чтобы общество порадовать.

      «Общество» одобрительно загудело.

      – Ну, я пойду, пожалуй, – с некоторой запинкой произнёс мальчуган. – Увидимся.

      Богатыри стали поочерёдно его обнимать, а Степаныч, как и при встрече, ещё и подкинул в воздух:

      – Эх, серьёзный ты наш! Тебе бы в салки играть, а ты круглый день в заботах!

      – Надо так, дядя Степаныч…

      Подул ветерок, и на акварели неба показались облачка.

      – С громом и молниями? – прищурился дядька.

      – Как ты и любишь, – последовал ответ.

      Направляясь к жилищу колдуна, Кирилл осторожно обогнул дремлющего в теньке под елью кота, даже во сне не забывавшего чревовещать в режиме радиоточки:

      – Ну и что, что я эгоист? Эгоисты самодостаточны. Альтруисты слишком много на себя взваливают, а стало быть – и от других ждут многого, а это зря; они сплошь подвержены пьянству, в конце концов именно они и становятся циниками – как пить дать становятся, изрядно потрепав своё эго. Два эгоиста вполне могут мирно сосуществовать, а вот два альтруиста непременно угробят друг друга, не извольте даже и сомневаться – всенепременно угробят…

      Мальчик лишь покачал головой.

      Глава 2

      Черномор маялся, и не было ему от этой маеты спасения. Да и что он, собственно говоря, мог поделать-то? Вина на своём длинном и путаном веку он отродясь не пил, зельем тоже никаким не баловался, ну а после былых подвигов интерес его к женскому полу изрядно пооскудел. Не говоря уж о том, что и силушка после возвращения его покинула – только на мелкий кураж теперь и хватало… Ох, скушно стало – скушно и тошно! И ведь знал, знал, что ждёт его наказание, и почти ведь смирился уже – но чтобы теперь быть в услужении какому-то приблудному мальчишке! Вот заявится сейчас, прожжёт насквозь своими гляделками – и заставит вытворять ненавистное. Его – его, черномора! – да подрядить хранить равновесие! Докатился – дальше некуда! Так он скоро и летать разучится. А ведь как было легко, как подвластна была стихия, когда нащупал он слабину в этом самом равновесии, и открылись ему за это силы немалые, и пьянящее ощущение власти и довольства всегда было с ним, и… О-хо-хох. Поторопился. Ещё бы немного выждать, чтобы наверняка уж, чтоб без всякого подвоха… А, вон идёт – имя окаянное, заступничек малохольный, – муравьёв ему в штаны!