Эллиниум: Пробуждение. Анджей Беловранин

предлагать: Два Щита, да просто Щит, Стрелолом, Крыша… еще какие-то, забыл уже. А папка возьми и выдай – Тверд! Я сразу согласился. Потому что Огонь – он, как и ты, наперед думал. А то что это за имя для царя – Два Щита? Все равно что Два Сарая. Или вообще – царь Крыша?..

      – Так Рубач с тех пор стрелы не любит? – вклинился в отцовские воспоминания Длиннодум.

      – А? Да он и до того не особенно их жаловал. Но с таглаками совсем нехорошо вышло. Мы ж привыкли, что они олухи дикие, с каменными топорами да костяными копьями бегают. Бронзы никогда не знали. А тут вдруг у них железо появилось, и сразу вдруг – так много! Чуть не каждая вторая стрела с железным наконечником. Кость-то, если льняной панцирь и пробьет, то оцарапает только. А железные – дело другое. Как нож в масло, в тело входят. Иные и бронзовый доспех могут пробить.

      Тверд продолжал рассказывать о подвигах прежних дней, но Длиннодум незаметно для самого себя отвлёкся, и мысли его потекли куда-то – он и сам не мог понять, куда – поначалу без особого направления. Он думал о том, что в Городе-в-Долине всё было таким же, как до похода. С завтрашнего дня должна была начаться обычная мирная жизнь под необременительным водительством царя Тверда. Скоро поспеет второй урожай, потом наступит зима…

      Но сам Длиннодум изменился. На войну ушёл ребёнок, а вернулся с неё воин. И впервые именно сейчас, сидя подле праздничного костра, он окончательно осознал это. Пескарь действительно мёртв, и его прежняя беззаботная жизнь не вернётся никогда. «Всё когда-то бывает в первый раз». Длиннодум в первый раз почувствовал, что он стал взрослым. Что это значит? Это значит, что теперь есть люди, судьба которых зависит от него. Теперь они – его ответственность. Его долг. Вот только что делать с этим долгом?

      В один миг ему казалось, что всё должно устроиться как-то само собой. Примерно так, как получается у его отца. А впрочем, так ли это просто? Быть может, каждый день Тверд принимает десятки изнуряющих решений, касающихся других людей. А все настолько привыкли к этому, что не замечают лежащего на нём бремени.

      И вот уже Длиннодуму кажется, что он не может пускать жизнь на самотек. Сана, Марина, Стойкий – вдруг они ждут от него чего-то? Каких-то активных действий, какого-то судьбоносного выбора?

      – Утро вечера мудренее, – сказала тихо подошедшая мама. Она всегда могла распознать, что на душе у её Пескарика какая-то тяжесть.

      Длиннодум глубоко вздохнул, кивнул и попробовал улыбнуться.

      17

      – Что-то я совсем запутался, – Длиннодум тяжело рухнул на старинную скамеечку, прислонённую к стене дома. – Два дня всего прошло, а уже полный кавардак.

      – Что, Сана с Мариной? – Стойкий чинил деревянную лопату. Старый штифт, скреплявший плоскую часть с длинной ручкой, совсем сгнил. Работник уже вытащил его и теперь подгонял по размеру новый, из крепкого дерева.

      – Весь город уже знает, да? – вопросом на вопрос ответил Длиннодум.

      – Я не удивлюсь, если и дикие козопасы знают, – с необычной для него глубокомысленностью