Твари на подхвате. Первая часть Хроник Корпорации. Мир Корпорации. Алексей Щуров

непригодные для жилья, но служившие местом для рождения, существования и смерти. Родиться на Свалке для местных означало присутствие чувства гордости за себя, однако, уроженцы были так же несвободны в своем выборе, как и те, кто оказался выброшен из Города прихотью обстоятельств. Первые не видели другой жизни и не понимали, что можно иначе, а вторые чаще цеплялись за утраченное статусное прошлое, давая жизнь тем, кто потом станет со временем коренными обитателями этого места и даст такую же жизнь одному, максимум двум поколениям.

      Часто было принято считать, что в отличие от Города на Свалке нет никаких законов, что там – настоящее царство свободы и анархии, но, как известно, свобода ограничивается кулаком, дробящим чужой нос. Это и был тот единственный закон: выживает только сильнейший. Впрочем, многочисленные правила и распорядки Города, изданные в дорогих типографиях на вощеной бумаге, ничем по сути своей не отличались от этого постулата – разве только слов было слишком много.

      Лауфейсон сел на ржавую бочку и стянул с ног кроссовки. Сейчас ему нужен был отдых, а потом – домой. Может, так и пойдет, наверное, будет легче. А кроссовки понесет с собой: они еще понадобятся.

      На улице никого не было. Обычно банды разного калибра не показывались средь бела дня, но и те, кто не хотел промышлять мелкими кражами и налетами, тоже не высовывались. Свалка была днем безлюдной – оживала она лишь ближе к вечеру. Так что можно было и отдохнуть. Но сейчас отдых для Лауфейсона превратился в непозволительную роскошь. Немного передохнув, он отправился дальше по свалке к дому над рельсами – единственному относительно целому трехэтажному зданию, достаточно странному для Свалки, его еще прозвали небоскребом, потому что дома редко превышали пару этажей, а если были повыше, то среди них не осталось ни одного целого строения.

      Это был странный дом – странный и очень старый даже для Города. Ветхий, и все же с достаточно крепким фундаментом. Интересно было другое. Он был похож на дерево с половиной кроны, нависающей прямо над рельсами, поэтому жильцам приходилось несладко: у них все ходило ходуном, словно во время землетрясения, когда внизу проносились поезда.

      Войдя в единственный грязный подъезд, Лауфейсон поднялся на второй этаж и застыл у двери в квартиру. Войти он мог запросто: между косяком и дверью была щель с палец, а запиралась дверь на крюк, которой можно было легко поддеть снаружи. Рядом на полу валялся окурок. Лауфейсон присел на корточки, подобрал его и засунул в рот, отряхнув от пепла. Затем подождал, когда остатки табака и бумаги намокнут от слюны и принялся жевать эту отдающую горечью смесь. Нужно было спешить, однако и время хотелось растянуть – скорее из страха перед неотвратимостью следующего действия.

      С трудом надев кроссовки, он поддел пальцем крюк и, прихрамывая, вошел в квартиру – точнее комнату, где невозможно было уединиться. Дом, как