Несостоявшиеся. Марина Пишущий

лежала так целых двадцать минут. Он уже, конечно, не спал. Улыбался, чувствуя, как непросто ей дается подобная жертва. Ее напряженное дыхание щекотало его шею. Вот она начала нетерпеливо шевелить большим пальцем левой ноги. Он еле сдерживал смех, гадая, на сколько ее хватит.

      Наконец, Соня не выдержала, убрала руку с его плеча и потянула за ухо.

      – Так всё. Достал. Ты встаешь или нет?

      Григорий Федорович засмеялся, повернулся и сгреб ее в объятия.

      Последней уловкой стала смена работы. Теперь оба выходных – в среду и четверг – не совпадали с ее стандартной пятидневкой. Внутренняя сова торжествовала. Но по воскресеньям у жены, провожающей его шутливым пинком и пластиковым контейнером с остатками ужина, были такие грустные глаза, что свои он виновато прятал. Да и работа была паршивая. «Ничего, – оправдывался он перед собой, – зато тут денег больше, поедем отдыхать куда скажет! Пусть немного только подождет»

      Соловей ждать не стала и сделала ход конем. Она забеременела. Ушла в декретный отпуск и следующие три года никто из них не спал, ни по выходным, ни вообще. После такого Григорий Фёдорович уже испугался экспериментировать. Покорившись судьбе, снова сменил работу. С понедельника по пятницу мечтал стать медведем, а по воскресеньям оборонялся от дятла и жаворонка, в которого все явственнее превращалась дочь.

      Впрочем, раз в год Григорий Федорович добровольно делал исключение. Восьмого января. Вся страна отключала будильники, задергивала шторы, заворачивалась поплотнее в одеяла, чтоб выспаться на весь рабочий год вперед. А он вставал в семь утра, чертыхался, не попадая в ботинки, и тащился в сумрак.

      Восьмого января у Сони был день рождения.

      Год от года, сквозь разную, но стабильно непогоду он ковылял по пустынной улице и ему всерьез казалось, что все эти десятидневные праздники были введены для того только, чтоб напакостить ему.

      В цветочном он покупал ее любимые ромашки. Он очень гордился, что знает место, где можно раздобыть ромашки в середине зимы. Затем плелся в булочную, набирал пирожков и кофе. Возвращался с трофеями в дом, в тепло. Квартира была наполнена тишиной. Он проходил в спальню, садился на край кровати. Жена спала. Григорий Фёдорович повторял этот ритуал год за годом. Несколько минут сидел на краю кровати и слушал божественно приятный оркестр. Тишина, ее мерное дыхание, шум воды в батарее. Тенор собачьего храпа в первые шесть лет. С вечера не выключенный плеер дочери сквозь стену – в следующие восемнадцать. Автоматический увлажнитель воздуха в последние четыре. Неизменным был и его соблазн лечь рядом и проспать еще хотя бы минут десять. Но он представлял ее счастливое лицо и брал себя в руки. Ладно. Раз в год можно и устроить праздник.

      – Просыпайся. Соня, – он бережно касался ее плеча.

      И это был единственный день в году, когда в хаосе из слов, событий и смыслов не было никакого подвоха.

      ***

      Георгий Фёдорович закрыл глаза. Завтра как раз восьмое января. Уже очень давно он просыпался