Крик одинокой птицы. Наташа Шторм

смех.

      ─ Я утрою эту сумму, если ты согласишься с моими условиями.

      Мои кулаки сжались так, что послышался треск суставов.

      ─ Мне нужно подумать.

      Ладонь опустилась на ручку, когда меня догнали слова.

      ─ У тебя нет времени. Либо ты соглашаешься сейчас, либо моё предложение утрачивает силу.

      Моя рука опустилась, словно плеть. Именно в тот момент я осознала, что в одиночку мне не справиться. Без диплома, без необходимых знаний и талантов трудно заработать столько денег, чтобы поставить сестру на ноги в прямом смысле этого слова.

      Да и чего я боялась? Что берегла? То, что мои ровесницы потеряли давным-давно, то, что представляло ценность исключительно для меня? Загвоздка заключалась лишь в том, что отдав свою невинность, будь то добровольно или нет, я теряла право принять постриг, стать невестой Господа. Мой мир рушился, трещал, лопался и разлетался на множество осколков. Я понимала, что со смертью родителей детство закончилось. Теперь предстояло повзрослеть, чтобы выжить и помочь Лизке.

      Развернувшись, я дерзко взглянула в холодные стальные глаза своего мучителя.

      ─ Согласна.

      Воронцов криво усмехнулся.

      ─ Даже не сомневался в тебе. Подойди.

      Я уже не плелась, медленно и испуганно, как сомнамбула. Если этому кошмару суждено произойти, пусть он произойдёт, как можно быстрее, и, как можно быстрее, закончится.

      Я вновь стояла перед Дьяволом и ждала дальнейших распоряжений. Но что-то во мне изменилось, то, что было светлым и добрым, отошло на второй план, а в сердце зародилась ярость. Я пообещала себе, что не только не отдам оставшееся кольцо, но и заполучу первое, проданное отцом, любой ценой. Теперь все моральные принципы таяли и растворялись под напором праведного гнева. Я знала, что верну семейные реликвии, верну туда, где они пролежала несколько столетий, где в усыпальнице, под тяжёлой плитой, спали вечным сном их единственные законные хозяева, русский князь и византийская принцесса.

      Молча, не говоря ни слова, я сняла платье и осталась лишь в нижнем белье. Я стояла, почти голая, под оценивающим взглядом холодных глаз, и, несмотря на жару, чувствовала, как кожа покрывается мурашками. Секунды сливались в часы, в годы, в столетия, в вечность.

      ─ Одевайся. Меня не интересует твоё тело.

      Дрожавшими руками я натянула платье.

      ─ Тогда что?

      И вновь усмешка.

      ─ Секс. Исключительно секс. Мне прикольно трахнуть монахиню.

      Прикольно? Я хотела крикнуть, как можно ломать чью-то судьбу по приколу? Но крик застыл в горле, так и не вырвавшись на свободу.

      ─ Итак, ─ Воронцов покинул своё кресло и навис надо мной, ─ ровно в девять утра, каждый день, кроме выходных, ты будешь появляться в этом кабинете и делать одно и то же.

      Он опрокинул меня на стол, раздвинул ноги, согнул их в коленях.

      ─ Понятно? Тебе понятно? ─ Он повысил голос.

      ─ Да.

      ─ Это лишнее. ─ Мои разорванные трусики упали на пол.

      Я хотела зажмуриться, чтобы не видеть того, что произойдёт