Горизонт в огне. Пьер Леметр

с описания погребальной процессии, выдержанного в подобающем случаю выспренном тоне («Президент Республики отдал дань уважения зерцалу нашей экономики Марселю Перикуру…»), а затем вдруг переходила на стиль раздела происшествий, создавая эффект умело преподнесенной неожиданности («Все ужаснулись виду этого ребенка, чья широко распахнутая белая рубашка подчеркивала невинность и чистоту…»). Далее автор приступил к повествованию о семейной драме («После этого несчастного случая, в который невозможно поверить, мать придет в отчаяние, родственники – ужаснутся, а все присутствующие испытают чувство глубочайшего соболезнования»).

      Андре порывал с традиционным репортажем и предлагал трагедию в трех актах, полную переживаний, неожиданностей, сострадания. В его изложении эти похороны казались живее самой жизни. По мнению Жюля Гийото, этот молодой человек обладал двумя необходимыми для журналиста качествами – он был способен рассуждать на совершенно незнакомую тему и описать событие, при котором не присутствовал.

      Редактор оторвался от чтения, снял очки и причмокнул. Он был в затруднении.

      – Ваша статья лучше, дружище… Намного лучше! Слог, стиль… Честно говоря, я был взял ее, но…

      Андре был совершенно подавлен. Гийото, но Андре этого еще не знал, отличался болезненной скупостью, и равных ему в этом не было.

      – Я, видите ли, уже нанял другого! Поймите, дружище, вы куда-то пропали, а мне требовалась статья! За которую я теперь должен заплатить… Так что…

      Он надел очки, протянул Андре его листки. Ситуация была ясна.

      – Я дарю ее «Суар де Пари», – заявил Андре. – Публикуйте, она ваша.

      Вот это по-честному. Директор согласился – раз так, беру.

      Андре Делькур только что стал журналистом.

      Едва проснувшись, Мадлен увидела Поля в постели и бросилась к нему.

      Ей бы очень хотелось прижать его к себе – так счастлива она была снова его видеть, но ее сначала остановило то, что он был плотно спеленут рубашкой, а потом его взгляд. Ребенок не лежал, а покоился с широко открытыми глазами, и было даже невозможно понять, слышит ли он, понимает ли, что происходит вокруг.

      Леонс бессильно развела руками. С того момента, когда она прибыла, он так и лежал, ни разу не пошевелившись…

      Мадлен почти лихорадочно принялась говорить с Полем.

      В этом состоянии эйфории, к которой примешивалось волнение, и застал ее профессор Фурнье. Он глубоко вздохнул, попытался привлечь ее внимание, но безрезультатно – молодая мать крепко сжимала руку сына, торчащую из накрахмаленного кокона.

      Тогда он по очереди разогнул ей пальцы и заставил Мадлен повернуться к нему.

      – Рентген… – начал он, говоря медленно, как будто обращался к глухой, что было недалеко от истины, – рентген показывает, что у Поля сломан позвоночник.

      – Он жив! – сказала Мадлен.

      Врачу нелегко было сообщить новость, и так не сулившую ничего хорошего.

      – Был защемлен спинной мозг.

      Мадлен нахмурилась и посмотрела