Выстрелы на пустоши. Крис Хаммер

настолько щекотливая?

      – Мне еще здесь жить, вот и все. Пишите о Байроне что угодно – мертвым безразлично, однако меня, пожалуйста, не впутывайте. Хорошо?

      – Конечно. Так о чем речь?

      Мэнди молчит, откинувшись на спинку кресла.

      Какая тишина, думает Мартин. Темно и тихо. Только шуршит вентилятор, гудит его мотор, журчит вода в фонтанчике на прилавке, и размеренно дышит Мандалай Блонд.

      Заглянув ему в глаза, она сглатывает.

      – От Байрона Свифта веяло какой-то святостью. Словно он и впрямь был божьим человеком.

      – Ваш божий человек убил пятерых.

      – Я в курсе, была там. Ужасно. Некоторых жертв я знала. Знаю их вдов. Фрэн Ландерс моя подруга. Почему же в моем сердце нет ненависти? Почему то, что случилось, кажется неизбежным? Объясните, почему так? – Ее глаза умоляют, голос выдает внутреннее напряжение. – Почему?

      – Что ж, Мэнди, рассказывайте. Я готов слушать.

      – Вам нельзя обо всем этом писать. Чтобы обо мне – ни слова. Договорились?

      – Конечно. Так о чем речь?

      – Байрон спас меня. Я обязана ему жизнью. Он был хорошим человеком.

      По ее лицу пробегает боль – словно рябь по глади пруда.

      – Продолжайте.

      – Мама умирала, сама я была беременна. Не впервые. Просто секс на одну ночь с одним придурком в Мельбурне, и вот как обернулось. Подумывала о самоубийстве: не видела для себя будущего, смысла бороться. Этот городишко, сама моя жизнь – все казалось таким дерьмовым… Байрон понял, каково мне. Он зашел в книжный, флиртовал и добродушно подшучивал, как обычно, и вдруг умолк. Просто замолчал. А потом посмотрел мне в глаза… Он понимал, и ему было не все равно. Затем ходил, уговаривал – неделю, месяц. Учил меня не прятаться от жизни, ценить ее. Отнесся ко мне с участием, симпатией. Он понимал чужую боль. Люди вроде него не совращают детей. Как можно… – В ее голосе звучит страсть и убежденность. – Вы в Бога верите? – спрашивает вдруг Мэнди.

      – Нет, – качает головой Мартин.

      – Вот и я нет. А в судьбу?

      – Нет.

      – А я не уверена. В карму?

      – Мэнди, к чему вы клоните?

      – Байрон часто захаживал к нам в магазин, покупал книги, заказывал кофе. Внимательный, обаятельный, а еще не такой, как все. Очень мне нравился, а мама вообще души не чаяла. Мог поговорить о книгах, истории, философии. Я так увлеклась… даже немного огорчилась, когда узнала, что он священник.

      – Он тоже увлекся?

      Да ею любой увлекся бы, думает Мартин.

      На губах Мэнди мелькает улыбка.

      – Конечно, нет. Я же была беременна.

      – Но вам он нравился?

      – Байрон всем нравился. Он был таким остроумным, таким харизматичным. Мама умирала, и тут в моей жизни появился он – молодой, энергичный и несломленный, полный надежд и веры в себя. А потом он стал для меня не просто знакомым, а другом, моим духовником и спасителем. Байрон выслушал меня и понял – понял, что я испытывала тогда. Никакого осуждения, никаких поучений. Бывая в городе, он всегда к нам заглядывал, всегда справлялся, как у нас дела. Перед смертью мамы в беллингтонской больнице он утешал