“Смотрите, кто пришел!” и другие пьесы. Владимир Константинович Арро

(Достает платок, утирает слезы.)

      Серафима. Пожалей, пожалей себя.

      Потапыч. Подумаешь – что в итоге?

      Серафима. Ну, и что?

      Потапыч. Так… щепотка чего-то… горько-соленого.

      Серафима. Неужто покаялся?

      Потапыч. Как сказать… Что я честно долг выполнял – не жалею. Но что мое усердие не пошло на доброе дело – признаю. (Пауза.) Ты вот по квартирам ходишь – как у людей?

      Серафима. У всех то же самое.

      Потапыч. У всех, Серафима.

      Серафима. Ах, противный ты мужик, никогда ты мне не нравился.

      Потапыч. Ну-ну…

      Серафима. Идешь, бывало, самодовольный, ухмыльчивый.

      Потапыч. Ну, это когда!..

      Серафима. Я тебя даже однажды водой облила.

      Потапыч. Из окна, что ль?..

      Серафима (кивает. Пауза). А скажи, Виктор Потапыч, хоть что-нибудь тебя мучает? Совесть за что-нибудь гложет?

      Потапыч. Мучает, Серафима, гудит постоянно, как зубная боль.

      Входят в скверик. Серафима садится на скамью. Потапыч остается стоять перед ней.

      Серафима. За что? (Закуривает.)

      Потапыч. А вот когда Люся в больнице лежала, перед последней операцией, я к ней в субботу пришел, а операция была назначена на понедельник. Ну, принес передачу – виноград, апельсины, их лучше всего на тумбочке видно – значит, к тебе ходят, значит, ты не один… Ну, посидел возле минут пятнадцать, а в палате много их, душно, смрадно. Кто бредит, кто халат выше пояса задирает, кому родственники простыню меняют. Думаю: как мне скорее уйти отсюда. А Люся мне руки целует, глазами одними умоляет: не уходи, страшно! Не уходи, не бросай!.. Веришь-нет, Серафима, мне и жалко ее, Люсю мою, а всё естество прочь стремится, на воздух, тошнота подступает…

      Серафима. И ушел?

      Потапыч (присаживается). Ушел. Минут десять еще промаялся и ушел. Дома курил одну за другой, водки выпил да и развеялся. Так развеялся, что на следующий день, в воскресенье, думаю: а чего я пойду? Сходи, говорю, дочка, теперь ты, а я уже был. Тянул меня кто-то, толкал: иди, мол, иди, простись. А я снова выпил. Ну, куда теперь пойдешь, сиди, мол, всё обойдется. После сходишь. А на следующий день, в понедельник, идти уже было не к кому… К Люсе моей… (Всхлипывает. Утирает слезы.) Вот так, Серафима, отвечу на твой вопрос.

      Серафима (после паузы). Это хорошо.

      Потапыч. Что?

      Серафима. Что мучаешься. Значит, она тебя простила.

      Потапыч. Сам себе никогда не прощу. Может, если б я пришел… (Утирается.)

      Серафима. Слушай, эта опять идет.

      Потапыч. Кто?

      Серафима. С микрофоном.

      Потапыч. Это ко мне.

      Серафима. Чего ей надо.

      Потапыч. Про жизнь выпытывает. Ничего ей не скажу. Тебе скажу, Серафима, ты спрашивай.

      Серафима встает и уходит к своей тележке. Журналистка, провожая ее взглядом, садится на скамью.

      Журналистка. Никто слова доброго не сказал. Всех обругала, со всеми в ссоре.

      Потапыч.