Копи Хаджибейского лимана. Ирина Лобусова

моряку было известно, что разбушевавшийся мартовский ветер намного опаснее штормового моря.

      Так что солдаты, от скуки забивающие козла, с нетерпением поглядывали на прибитые к стене часы и прислушивались к завываниям ветра, плакавшего и стонавшего почти человеческими голосами. На заборе возле караулки была прибита керосиновая лампа. Раскачиваясь, она издавала надсадный скрип, навевая тоску. Солдаты ждали окончания смены.

      – Два часа еще… – вздохнул тот, что постарше. – Сил нет тут сидеть!

      – Может, наверх, к домам, за вином сгоняем? – оживился более молодой.

      – Я тебе сгоняю! На губу захотел? – рявкнул старший. – Забыл, что два дня назад здесь было? Хорошо, если на губу, а то и к стенке пойдешь! Этих, что два дня назад пост оставили… – Он с опаской покосился в угол, как будто кто-то мог его подслушать.

      – Та ну! И шо? – побледнел его товарищ.

      – Того… К стенке! – шепотом закончил рассказ первый. Оба замолчали. Лампа снова издала громкий, совсем невыносимый звук, застонав с таким остервенением, что у обоих солдат аж свело скулы.

      – Твою мать!.. – выругался старший. – Сбить ее, что ли?

      – Да погоди ты! – Молодой вдруг стал вслушиваться в темноту. – То не лампа. Кричит кто-то!

      – Да кто кричать будет в такое время, при буре? – не поверил товарищ. – В такую погоду собака хозяина из дома не выпустит, шо уж по побережью шляться…

      – Наоборот, – машинально поправил второй, – хозяин собаку…

      – Шо? Умника строишь, борзый, швицер? – обиделся напарник.

      – Да погоди ты! Вот послушай. Кричат. Слышишь? Вот теперь…

      Оба замерли. И действительно, сквозь шум ветра и скрип лампы отчетливо послышался женский крик.

      – Матерь Божья! – машинально перекрестился тот, кто был моложе.

      – Ты шо творишь? Вот я тебе руками помахаю! – шикнул на него товарищ. – Тебя чему на пролитпросвещении учили? Нет Бога! Нету! И не было никогда! Байка то, шоб пролетариат обманывать!

      – Может, и нету… – вздохнул молоденький, – да только когда оно такое… так само…

      Слова его прервал вновь раздавшийся крик, в этот раз прозвучавший ближе и отчетливее. В этом крике была такая невыразимая мука, что оба солдата впервые в жизни испытали настоящий страх. Да не тот легкий испуг, который хоть и холодит нервы, щекочет кожу, но позволяет почувствовать себя сильнее, а глубинный, первобытный ужас, пришедший из темных, далеких времен, ужас, от которого заканчивается воздух и стынет в жилах кровь.

      И, словно стремясь закрепить это ощущение, мгновенно парализовавшее обоих, крик зазвучал в этот раз совсем близко, раздавшись с новой силой. И в нем было невероятное, непередаваемое отчаяние. Громкий, пронзительный, этот крик бил по воспаленным нервам охранников и выворачивал наизнанку душу, словно подчеркивая ощущение безысходности, беззащитности перед чем-то тайным и страшным.

      – Призраки… – шепотом произнес тот, что помоложе,