Краем глаза. Дин Кунц

глазах хирурга угадывалось желание поверить в чудо. На лице лежала тень скептицизма.

      Врач и ученый, он строил жизнь на логике и материалистичном подходе. И не мог вот так легко смириться с тем, что логика и материализм, как ему пришлось убедиться на собственном опыте, не всегда могли объяснить многообразие окружающего мира и человеческого существования.

      Целестина была куда как лучше подготовлена к восприятию этого трансцендентального события. Она не относилась к тем художникам, которые восславляют безумие и хаос или черпают вдохновение в пессимизме и отчаянии. На чем бы ни останавливался ее взгляд, везде она видела порядок, предназначение, завершенность замысла, бледную тень или яркий блеск застенчивой красоты. И для нее сверхъестественное не ограничивалось старыми домами, в которых, по слухам, обитали призраки, или необычными событиями, вроде засвидетельствованного Липскомбом, а распространялось на повседневную жизнь, проявляясь в расположении ветвей на дереве, в игре собаки с теннисным мячом, в формах сугробов, нанесенных бураном… во всем, что окружало ее, крылась непостижимая тайна, такой же фундаментальный компонент мироздания, как свет и тьма, материя и энергия, время и пространство.

      – С вашей сестрой случались… подобные происшествия? – спросил Липскомб.

      – Никогда.

      – Ей везло в карты?

      – Не больше, чем мне.

      – Она не предсказывала будущие события?

      – Нет.

      – Экстрасенсорные способности…

      – У нее их не было.

      – …со временем могут получить научное подтверждение.

      – Выходит, что есть жизнь после смерти?

      Надежда на множестве крыльев порхала над хирургом, но он боялся позволить ей приземлиться ему на плечо.

      – Фими не читала мыслей, доктор Липскомб, – добавила Целестина. – Это научная фантастика. – Он встретился с ней взглядом. Но промолчал. – Она не могла заглянуть вам в голову и выудить оттуда имя Ровена. Имена Бизил или Фризил – тоже.

      Словно испугавшись уверенности, светящейся в глазах Целестины, хирург отвернулся от нее, снова шагнул к окну.

      Она последовала за ним.

      – Одну минуту, после остановки сердца, ее не было в операционной больницы Святой Марии, так? Ее тело, да, оставалось на столе, но не Фими.

      Доктор Липскомб поднес руки к лицу, закрыл рот и нос, как раньше их закрывала хирургическая маска, словно опасался вместе с воздухом запустить в себя идею, которая могла полностью его изменить.

      – Если Фими здесь не было, а потом она вернулась, значит, эту минуту она провела где-то еще, не так ли?

      За окном, под дождем и туманом, город казался более загадочным, чем Стоунхендж, незнакомым, как любой из городов в наших снах.

      Из-под рук раздался какой-то звук, словно хирург пытался исторгнуть из себя душевную боль, вцепившуюся в него тысячью острых коготков.

      Целестина замялась, не зная, что делать, что сказать.

      И, как всегда в минуты неопределенности, она спросила себя, а как бы в такой