До рая подать рукой. Дин Кунц

на чем?

      – Теперь ты задаешь трудные вопросы.

      – Не такие они и трудные, если быть честным с самим собой.

      Ноя так увлекли ее тело и красота, что до этого момента он не замечал доброты, которой светились глаза Френсины.

      – Может, на жалости к себе, – попытался он назвать свою суженую.

      – Только не ты, – не согласилась девушка, словно хорошо его знала. – Скорее это злость.

      – Как называется этот бар, «Огненная вода» или «Философия»?

      – После того как слушаешь кантри-мюзик с утра до вечера каждый день, поневоле начнешь философствовать.

      – Черт, из тебя вышла бы отличная Минни, – он говорил от души.

      – Ты, должно быть, такой же, как мой отец. Та же гордость. Честь, как он говорил. Но в наши дни честь – это для неудачников, вот ты и наливаешься злостью.

      Он смотрел на нее, искал ответ и не находил. В добавление к доброте он увидел в ее глазах и грусть, от которой защемило сердце.

      – Тебя зовут к другому столику.

      Она продолжала смотреть Ною в глаза.

      – Если когда-нибудь разведешься, ты знаешь, где я работаю.

      Он проводил ее взглядом. Потом, между глотками, пристально изучал бутылку, словно пытался разглядеть за стеклом смысл жизни.

      А когда в ней не осталось ни капли, ушел, оставив Френсине щедрые чаевые, превосходившие счет за две бутылки пива.

      Городские огни желтизной подсвечивали черное небо. Высоко над головой серебряным долларом висела полная луна. Черный небосвод сиял яркими, такими далекими звездами.

      Ной зашагал на восток, обдаваемый ветерком, который поднимали проносящиеся мимо автомобили, пытаясь установить, следят ли за ним. Но «хвост» обнаружить не удалось. Очевидно, подручные конгрессмена потеряли к нему всякий интерес. Его нарочитая трусость и живость, с которой он предал своего клиента, убедили их, что они имеют дело, по современной терминологии, с добропорядочным гражданином.

      Он снял с ремня телефон, позвонил Бобби Зуну, договорился о встрече, чтобы тот отвез его домой.

      Прошагав еще милю, вышел к универсаму, работающему круглосуточно. «Хонда» Бобби, согласно договоренности, стояла около ящика с пожертвованиями для Армии спасения.

      Когда Ной плюхнулся на пассажирское сиденье, Бобби, двадцатилетний, худой, с жидкой козлиной бороденкой и чуть отсутствующим взглядом давнишнего поклонника «экстази», увлеченно ковырял в носу.

      Ной поморщился:

      – Это отвратительно.

      – Что? – спросил Бобби, не извлекая указательный палец из правой ноздри.

      – Слава богу, хоть не застал тебя за игрой в карманный бильярд. Поехали отсюда.

      – Там было круто. – Бобби повернул ключ зажигания. – Более чем.

      – Круто? Идиот, мне нравился этот автомобиль.

      – Твой «шеви»? Это же кусок дерьма.

      – Да, но это был мой кусок дерьма.

      – И все прошло даже лучше, чем я ожидал. Материала у нас теперь выше крыши.

      – Да, – без энтузиазма согласился Ной.

      – Этот конгрессмен – цвибак.

      – Он кто?

      – Это по-немецки. Дважды поджаренный гренок.

      – Где ты это берешь?

      – Беру