Уездное. Евгений Замятин

за зло мое им господь Бог на том свете сторицею добром воздаст…» Ах и ругался же поп!

      – Так его, попа, так его, – ликовал Барыба. Полюбил бы вот сейчас Тимошу за это, за то, что попа так ловко отделал, – полюбил бы, да тяжел был Барыба, круто заквашен, не проворотить его было для любви.

      За столиком, где сидел рыжий мещанин, зазвенели стаканы. Страшный, рыжими волосами обросший кулак драбазнул по столу. Мещанин вопил:

      – А ну, скажи? А ну, еще раз скажи? А ну-ка, а ну?

      Повскакали соседи, сгрудились, повытянули шеи: ох, любят у нас скандалы, медом их не корми!

      Какой-то длинношеий верзила вывернулся из свалки, подошел к столику, здоровался с Чернобыльниковым. Под мышкой держал фуражку с кокардой.

      – Удивительно… И уж сейчас все лезут, как бараны, – сказал он гусиным тонким голосом и выпятил презрительно губы.

      Сел. На Тимошу с Барыбой – ноль внимания. Говорил с Чернобыльниковым: почтальон – все-таки вроде чиновник.

      Тимоша, не обинуясь, вслух объяснил Барыбе:

      – Казначейский зять он. Женил его казначей на последней своей, на засиделой, и местишко ему устроил, в казначействе писцом – ну, он и пыжится.

      Казначейский зять будто не слушал и еще громче говорил Чернобыльникову:

      – И вот после ревизии представили его к губернскому секретарю…

      Чернобыльников почтительно протянул:

      – К губе-ернскому?

      Тимоше невтерпеж стало – влез в разговор:

      – Почтальон, Чернобыльников, а помнишь, как его намедни исправник-то из дворянской… энтим самым местом выпихнул?

      – Просил бы… Пок-корнейше просил бы! – сказал казначейский зять свирепо.

      А Тимоша досказывал:

      – «…Ан не пойдешь!» – «Ан пойду!» Ну, слово за слово, – об заклад. Влез он в дворянскую. А на бильярде-то как раз казначей с исправником играли. Наш франтик – к тестю: на ухо прошептал, будто за каким делом пришел. Да там и остался стоять. А исправник – начал кием нацеливаться, все пятился, пятился да невзначай будто так его и выпихнул энтим самым местом. Ох, господи, вот смеху-то было!