Фаэрверн навсегда. Лесса Каури

для себя степень опасности? Ведь у меня и так никаких гарантий выбраться живой из этой заварушки!

      – И ты не предашь меня, когда мы их нагоним? Не ударишь в спину? Не сдашь своим? Прости, вынуждена уточнить…

      – Нет, – одним словом он ответил на все вопросы. И так ответил, что я чуть было ему не поверила.

      – Хорошо, – я откинулась на спинку стула. – Догадываешься, кто покушался на тебя?

      Он покачал головой, отрицая:

      – Не догадываюсь, знаю!

      – Хочешь убить его?

      Горечь на миг проступила сквозь правильные черты лица. Породистые черты потомка одного из древних родов Вирховена. Поговаривали, что в таких ещё течёт кровь райледов – расы, ушедшей во тьму времён. Их считали мифом, однако встречались иногда в моём мире артефакты, которые ему принадлежать не могли.

      – Посмотреть в глаза, – ответил паладин, и я изумлённо уставилась на него, когда поняла, что он не врёт.

      Посмотреть в глаза тому, кто ударил тебя в спину! Как ни пыталась мэтресса вбить в мою упрямую голову мысль о всепрощении, урок отца я помнила лучше: «Всё имеет в этом мире цену, Тами. И платить надо равновесной монетой. Зуб за зуб. Глаз за глаз. Жизнь за жизнь!» Жаль, сейчас у меня было не то положение, чтобы воспользоваться этим правилом. Будь моя воля, Первосвященник, избитый и вывалянный в грязи, умирал бы, медленно поджариваясь, на огне собственного алтаря! Но, увы, из всех возможностей воздействия на церковь Единого у меня были только мой боевой сармато и немного дней простой человеческой жизни, отпущенных судьбой.

      – Ты псих! – констатировала я. – А я – Тамарис, можно просто Тами. Доедай и ложись спать. Выезжаем до рассвета.

* * *

      Я с тоской смотрела в похожее на бойницу окно в комнате матери-настоятельницы. Стояла зима, моя вторая зима в Фаэрверне, небо сыпало мелкой крупой, ветер гонял ее по земле, кидал пригоршнями в лица. Монастырский яблоневый сад, огороды и аптекарская делянка, где мы выращивали лечебные травы, скрыл белый плат, он же лег поверх крыши оранжереи, зубчатых стен и, кажется, укрыл все звуки. Едва слышались лишь пересвисты маленьких птичек с забавными хохолками на головках и ржавыми грудками.

      – Ты разочаровываешь меня, Тамарис, – мэтресса Клавдия прошлась по комнате, по привычке заложив руки за спину, – твои успехи в учебе не дают тебе право вести себя неподобающим образом, хамить монахиням, распространяться среди послушниц о своих похождениях. У каждой из нас есть личная жизнь, но мы не обнажаем ее перед всеми!

      – И у вас тоже, мать-настоятельница? – с преувеличенным изумлением спросила я. – Тоже есть личная жизнь? Никогда бы не подумала!

      По ее щекам поползли красные пятна. Остановившись напротив, она внимательно посмотрела на меня.

      – Фаэрверн – вот моя личная жизнь, Тамарис, и другой не надо! Я бы хотела, чтобы и в твоей жизни случился такой выбор…

      – Выбор между служением Богине и свободой? – скривилась я. – Пожалуй, я знаю, что выберу!

      Мое пребывание здесь явно затянулось! Надоели подъемы с рассветом,