Магистр. Валерий Большаков

ответов.

      Киклотомерион – круглобёдрая, анедомаста – дерзкогрудая, карбонопис – углеокая… Звучит красиво, но даже язык Гомера не способен был облечь в слова красоту женщины, которой он не устал любоваться, которую не устал любить.

      …Напевая что-то, Елена ступала на цыпочках, кончиками пальцев касаясь перил. Она преувеличенно покачивала бёдрами, прогибала спину и расправляла плечи, отчего тонкая ткань облепляла прекрасную грудь или западала меж ровных ног.

      Олег взлетел по лестнице и схватил женщину, облапил ее, вскинул на руки и понёс в спальню…

      …Двадцать минут спустя они лежали рядом, опустошённые и довольные. Унимая бурное дыхание, Сухов привлёк к себе Алёну, покорную, особенно мягкую и ласковую. Она положила свою голову ему на плечо, а он гладил её бедро, сводя ладонь в западину талии и снова возвращаясь на чудесную выпуклость. Женщина всё теснее прижималась к нему, нежась и подлащиваясь, и Олега вдруг резануло жалостью – он догадался, зачем Елена ходила в церковь. Наверное, снова, в который раз, молила Бога о ниспослании благодати, о счастье, по сравнению с которым богатство – прах, а родовитость – звук пустой.

      Алёна никак не могла забеременеть и всё каялась, всё корила себя и печалилась, убеждённая в том, что бездетность – это наказание Божье за грехи её.

      Мучением было видеть заплаканные глаза любимой. Олег успокаивал Алёну, убеждал по-всякому, что, если уж и возлагать вину, то на него. На что жена кротко улыбалась и отвечала, что ни разу в жизни не усомнилась в мужской силе варвара, коего полюбила…

      – Не переживай, слышишь? – прошептал Сухов.

      – Я не переживаю… – тонким голосом ответила Елена.

      Она томно перевернулась на спину и потянулась, то ли в самом деле переставая горевать, то ли притворяясь успокоенной. Олегова пятерня, словно сама по себе, погладила плоский животик, надавила на лобок и вернулась к тугой груди, стала обминать её пальцами, теребить сосок, нежно касаясь тёплой и шелковистой кожи. Женские ресницы затрепетали, веки опустились, а припухшие губки дрогнули в улыбке. «„Снежок в розе…“ – подумал Сухов. – Чьи это слова? Не мои…»

      – Иногда я думаю, – доверчиво проговорила Мелиссина, – что нарочно соблазняю моего милого варанга, лишь бы зачать… А потом, когда отдаюсь тебе, понимаю, что просто хотела стать твоей, ибо я женщина…

      – Ты слишком много думаешь, – сказал Олег назидательно, – и почти всегда – неправильно. Ты постоянно обижаешь Елену Мелиссину, а она очень хорошая… и очень хорошенькая.

      – Я больше не буду…

      – Алёнка ты, моя Алёнка…

      – Алёнушка, – поправила его Мелиссина. – Алёночка.

      – Любимая…

      – Любименькая!

      К Мелиссине вернулась обычная живость. Она села на постели и перекинула на грудь копну своих волос. Перебирая пряди, Елена сказала:

      – Я сегодня видела Пончика, он проходил мимо с этим пачанакитом[16]… с Котяном, и просил тебе передать, что они обязательно

16

Пачанакит – печенег.