И как ей это удается?. Эллисон Пирсон

].

      Часть первая

      1. Дом

      01:37

      Каким ветром меня сюда занесло, объяснит мне кто-нибудь? Я имею в виду – не на кухню, а в эту жизнь? В ночь перед школьным рождественским праздником я доделываю кексы. А, да чего уж там: я уделываю готовые кексы – процесс куда более тонкий и деликатный.

      Развернув роскошную упаковку, осторожно вынимаю кексы из гофрированной фольги, ставлю на разделочную доску и опускаю скалку на их идеально сахарно-припудренные головки. Поверьте, не так это просто, как кажется. Не рассчитаете силу, поднажмете чуть сильнее – и сдобные светские леди лишатся своего пухлого обаяния, распустят нижние юбки и начнут плеваться джемом. И лишь осторожным, но уверенным движением (муху когда-нибудь доводилось давить?) вы запустите кондитерский мини-оползень, достигнув милого домашнего обличья сладких толстушек. Домашнего. Именно такой мне сейчас и требуется. Дом – душа семьи. Дом – это где любящая мамочка печет своим деткам вкусненькое.

      Столько трудов, а все из-за чего? Из-за письма, которое десять дней назад Эмили принесла из садика – того самого, что до сих пор пришлепнуто к дверце холодильника магнитным Тинки-Винки и взывает к родителям “по возможности внести вклад в скромный праздничный стол, который мы традиционно устраиваем для детей после рождественского спектакля”. Записка напечатана ярко-красными чернилами, внизу, рядом с подписью мисс Эмпсон, застенчиво ухмыляется снеговик в академической шапочке. Но пусть вас не обманывает делано-дружелюбный тон и частокол восклицательных знаков!!! Ни в коем случае. Садиковская корреспонденция сочиняется шифром до того каверзным, что разобрать его способны либо дешифровщики, либо женщины в последней стадии недосыпа, отягощенные чувством вины.

      Вот, к примеру, слово “родители”. Обращаясь к “родителям”, на деле детсадовские власти до сих пор подразумевают исключительно матерей. (Какой же отец при наличии жены станет читать послания из садика? Гипотетически, полагаю, такое возможно, но только в случае, если это приглашение на праздничную вечеринку, да и то случившуюся недели полторы назад.) А как вам нравится “по возможности внести вклад”? “По возможности” на учительском языке означает “под страхом смерти” и “под угрозой непоступления вашего ребенка в приличную школу”. Что же касается “скромного праздничного стола”, то готовое угощение, купленное лживой лентяйкой в ближайшем супермаркете, в меню определенно не входит.

      Почему я в этом уверена, спросите? Да потому, что до сих пор помню взгляд, которым обменялись моя мама и Фрида Дэвис в семьдесят четвертом, на Празднике урожая – при виде мальчишки в пыльной зеленой куртке, возложившего на алтарь “добровольных” пожертвований коробку из-под обуви с двумя банками консервированных персиков из местной лавки. Забыть тот взгляд невозможно. Только полное ничтожество, недвусмысленно читалось в этом взгляде, способно возблагодарить щедрость Создателя подобной пакостью, в то время как Отец Небесный заслуженно ждет горы свежих фруктов в нарядно упакованной корзине. Или свежеиспеченной сдобной плетенки. Домашний хлеб Фриды Дэвис, торжественно пронесенный по церкви ее близнецами, в количестве тугих кос не уступал волосам рейнских русалок.

      – Видишь ли, Кэтрин, – уписывая пирожные, презрительно гундосила потом миссис Дэвис, – некоторые мамы, такие как я, например, или твоя мама, не жалеют сил. Однако есть и иные особы… – протяжно фыркнула она, – которые и пальцем не пошевелят…

      Я тогда отлично поняла, о ком речь. О женщинах, которые выбирают легкие пути. В семьдесят четвертом уже вовсю злословили о работающих матерях. Об особах, предпочитающих брючные костюмы и даже, поговаривали, позволяющих своим детям днем смотреть телевизор. Злобные сплетни липли к этим женщинам, как пыль к их деловым сумочкам.

      Как видите, еще толком не понимая, что такое быть женщиной, я уже знала, что мир женщин делится надвое: на достойных матерей, которые самоотверженно пекут пироги с яблоками и неусыпно надзирают за стирально-сушильными машинами, и на матерей иного сорта. Сейчас, тридцати пяти лет от роду, я полностью отдаю себе отчет, к какой из половин отношусь. Потому-то, видимо, и торчу посреди ночи 13 декабря на кухне со скалкой в руках, издеваясь над готовыми кексами, чтобы добиться от них домашнего обличья. В былые времена женщины находили время на выпечку домашних кексов, но имитировали оргазм. Теперь же оргазм у нас настоящий, а вот домашние кексы приходится имитировать. И это называется прогрессом.

      – Черт. Черт! Куда Пола подевала сито?

      – Кейт, ты что творишь? Два часа ночи!

      Ричард, застыв в проеме двери, щурится от света. Рич. В любимой пижаме от “Джермин Стрит”, застиранной, в катышках, точно ползунки. Рич, со своим несгибаемым британским благоразумием и порядком поизносившейся добротой. Тормоз Ричард, как зовет его моя американская коллега Синди, потому что работа в его проектной фирме практически заглохла, а на то, чтобы вынести ведро, Ричарду требуется полчаса, и он вечно советует мне притормозить.

      – Притормози, Кэти. Ты прямо как тот ярмарочный аттракцион… как его там? Где визжащий народ размазывает по стенкам,