Вторая клятва. Сергей Раткевич

если кого и нужно было делать лазутчиком…»

      – …а значит, он такой же лазутчик, как и ты, любимый. И ты хочешь за ним присматривать, чтоб чего не вышло, – продолжила Полли. – Это первое. Второе: если бы кто-то был болен и ему требовалась помощь, ты собирался бы открыто. И я в жизни не поверю, что ты тайком от меня стал бы пробираться к какой-то другой женщине. А ты – пробираешься. Тайком. Значит, ты идешь к нему. Я не знаю, зачем это тебе. Но… наверное, так надо, раз ты это делаешь. Вот я и прошу тебя: будь осторожен, любимый…

      – Буду, – пообещал Шарц. – А ты спи, любимая. Все будет хорошо, я тебе обещаю…

      Он наклонился и поцеловал ее. Она улыбнулась, закрыла глаза и довернулась на другой бок. Вздохнула тихонько. Он постоял еще мгновение и вышел, тихо прикрыв дверь.

      В соседней комнате Эрик привычным движением сунул нож в рукав и лег на застеленную постель.

* * *

      – Не спишь? – входя, спросил Шарц.

      – Нет, наставник, – спокойно ответил Эрик.

      «Ты знаешь, что я не сплю. Знаешь. Тебе известно даже, что я все слышал. И как вы с женой любовью занимались, и как потом обо мне беседовали… все я слышал. Ты страшный человек, наставник. Очень страшный. Послушать тебя – и начинаешь верить, что ты и в самом деле ее любишь… ее, меня, своих пациентов, всех остальных, вот только это не так. Такие, как ты, не умеют любить».

      «Я надеюсь, что ты не знаешь, что у меня нож в рукаве. Я очень на это надеюсь…»

      – Правильно делаешь, что не спишь, – сказал Шарц. – Поднимайся, и пойдем.

      – Куда? – спросил Эрик, послушно вставая.

      – Как куда? Гулять, конечно, – усмехнулся Шарц. – Ночь – лучшее время для бесед и наставлений. Наставник я или нет, в конце-то концов?

      «Вот оно», – подумал Эрик. И нож в рукаве сделался теплым и тяжелым. Куда теплее и тяжелее, чем до того.

      «Если бы я мог… если бы я мог поверить, что ты и в самом деле живой… что ты настоящий… что ты есть… что вся эта реальность вокруг меня не рассыплется вдруг на бессмысленные осколки… Здесь нет ничего настоящего, Эрик. Все, что притворяется белым и пушистым, на самом деле тусклое и острое. Или бесполезное».

      – Ну, пошли, – сказал наставник, открывая дверь. – Сейчас только оденемся потеплее…

      Лестница уютно поскрипывала под ногами. Как кошка мурлыкала. Лестница была настоящей, но от этого было только грустнее.

      «Если бы я мог…»

* * *

      Едва за двумя бывшими лазутчиками тихо закрылась уличная дверь, Полли встала. На ощупь нашла трут, огниво и кремень, зажгла свечу и опустилась на колени. Она будет молиться, пока не услышит тихий скрип входной двери и шаги мужа вверх по лестнице. Тогда она поблагодарит боженьку и всех святых заступников, погасит свечу и быстро-быстро юркнет в постель.

      Он, конечно, поймет, что она делала. Он всегда все понимает. Но ведь поэтому она за него и молится. За это и любит. Он понимает ее, она – его. Нельзя любить того, кого не понимаешь. Можно понимать кого-то и ненавидеть, а вот не понимать и любить нельзя. Тем, кого не понимаешь, можно восхищаться, это другое. А любовь…