Тот самый яр…. Вениамин Колыхалов

спрыгнула с невысокого крылечка. До калитки добежала за несколько сильных прыжков.

      Слева у изгороди росла вечно бездомная кустистая крапива. Над ней нависала ледащая рябина, обожженная два лета назад шальной июльской молнией. Всё собирались спилить её, да жалели: авось оклемается от ожога и порадует вновь пышными гроздьями. Под злосчастной рябиной, ухватившись за стволик, стоял растерянный гармонист.

      – Тимурка, милый, что с тобой?

      Подбежали подруги. От слуха Сонечки не ускользнуло знаковое словцо влюблённых. Праска назвала хахаля милым… ишь, приставленка какая! За столом разыгрывала из себя не сохнущую по гармонисту кралю…

      Парень не походил на опьяненного вином и любовью. Не успел застегнуть на ремешок испуганную гармошку. Задышливо шипели меха.

      – Вот, девочки, какие гостинцы летают по колпашинским улицам.

      Показывая вытащенную из правого бока стрелу, недоуменный Тимур широко улыбался:

      – Будем надеяться – зверюга не отравленная. Иначе хана плотнику.

      Разглядывая самодельную стрелу с острым окровавленным наконечником, Саиспаева спросила:

      – Кто пульнул?

      – Беззвучно прилетела. Сочно вонзилась… Осмотрелся – никого вокруг. Из засады били.

      – Пойдем в избу, рану обработаю.

      – Спасибо. Успел соком подорожника обойтись… пройдёт.

      Тимур незаметно пожал руку любимой: по телу Праски проструился скрытый свет. Гармонист собрал воедино меха, заученно коснулся ладов. Заиграл под чистый звучный запев: «Очи чёрные, очи жгучие…»

      В приглушённой темноте северной ночи проглядывалась цыганская смуглота разудалого парня. Волосы пышные, курчавые, точно кто-то до этого накрутил их на головешке.

      Засольщицы по домам засобирались. Тимур остановил властным голосом:

      – Гуляем до утра!

      Ухватив белейшими зубами ушко металлического колпачка, сдёрнул его с бутылки спирта. Налил на ладонь, приложил жидкий огонь к ране.

      – Сразу не сообразил. Полная дезинфекция.

      За ночные похождения гуляку и дебошира штрафовала колпашинская охранная власть. Дважды забирали в комендатуру. Заставляли нести принудительную повинность на столярных и плотницких работах. Выйдя из ворот Ярзоны, Тимур зло отсмаркивался, смачно отплёвывался. Шёл домой и острил топор. Ему втолковывали: строим овощехранилище. Плотник кривил улыбку. «Заливайте мозги кому другому… У меня репа не гнилая. Башка соображает, что к чему».

      Вместительный выкоп для трупов рыли без него. Не видел плотник и главную расстрельную штольню.

      Ему не по себе становилось в зловещей обстановке комендатуры, следственной тюрьмы. Всегда спешил на Обь. Долго плавал в очистительных водах. Видел угрюмые пузатые баржи, супротив желания плывущие в низовье. Не мог не отметить сообразительный парень: на черных баржах груза нет, а осадка большая. Поделился догадкой с отцом.

      – Верно, сынок, мыслишь. Трюмы забиты живым грузом… Читаешь газеты, знаешь,