Огненная земля. Аркадий Первенцев

А вот цветы надо было догадаться привезти и Ольге!

      Звенягин подошел к чуть повядшим розам, гладиолусам и астрам, расставленным на тумбочках и на комоде, наклонился над цветами.

      – Мы и принесли Оле, – вмешалась Таня.

      – Ты принесла, а не он… А тебе кто? Курасов. Вез из Батуми, знаю. Необычайное происшествие на флоте: морской офицер в здравом уме и твердой памяти везет из Батуми в Геленджик цветы, в пути ухаживает за ними.

      – Неужели это так необычно? – спросила Ольга.

      – Необычно. Если бы Курасов утопил подводную лодку и то меньше бы говорили. Так вот, Татьяна, распишем вас, как говорится, в том же самом Геленджикском загсе, куда водили мы наших Баштовых. Я принимаю, Курасов, ее в свой дивизион. Муж и жена должны быть вместе. Уйдешь, Татьяна, из госпиталя от своего начальника Рудермана?

      – Я и так уйду от Рудермана.

      – Послушаем, – склонив голову набок, сказал Звенягин, – каким образом? Опять через забор?

      – К Букрееву уйду, в батальон… Я хотела сразу перейти в батальон, но Тузин мне не нравился.

      – Так-так, продолжай.

      – Тузин не нравился. Такой это раскисший сухарь, а Батраков вообще женщин ненавидит.

      – Точно, – подтвердил Звенягин.

      – Букреев, судя по словам Анатолия, хороший человек. Вот к нему пойду и попрошусь.

      – К Букрееву? Тут надо померекать…

      – Я была в морской пехоте. На перевалах была, зимой.

      – На перевалах! На перевалах матросы бились на земле, а ты позади раненых перевязывала, – строго начал Звенягин. – А морская пехота в десанте совсем другое. Спроси у Ольги, что это значит. Ты знаешь, как немцы побережье укрепляли? Так вот, Татьяна. Повоевала ты достаточно. Кончится война, будете примерными женами, детей будете рожать, бросите автоматы, пистолеты и займетесь своим делом.

      – Рано еще об этом говорить, – возразила Таня. – Рано.

      – Сами мы с врагом справимся. Ты еще ни одного ребенка не родила, а в десант… Ты должна испытать чувство материнства…

      Таня порывалась что-то сказать Звенягину, но, видимо, сдерживалась. Щеки ее горели.

      – Прости, если что не так, – сказал Звенягин, – и давай поставим другую пластинку.

      – Нет, я хочу продолжать разговор. Если хотите знать, если хотите знать…

      – Ну-ну… хотим знать.

      – Я уже имела ребенка, Павел Михайлович, – выпалила она.

      – Имела? – Курасов нахмурился.

      – Вот оно что, – Звенягин шутливо почесал затылок. – Как же это так?

      – У меня был муж, военный командир. Он был убит под Москвой. Ребенок мой с мамой.

      – Мама где? Что же ты молчала до сих пор! – воскликнул Баштовой.

      – Мамы нет и нет… ребенка. Не спрашивали, и молчала. – Таня охватила лицо руками, и по пальцам потекли слезы. Курасов усадил ее рядом с собой, и по его лицу было заметно, что он не знал, как ему держаться.

      – Вот такие дела! – Звенягин покряхтел. – Растревожили раны.

      – Что с мамой все же? – спросил Баштовой, присаживаясь к Тане. – Умерла, что ли?

      – Не знаю. –