Бандит с Черных Холмов. Макс Брэнд

кого они его принимают?… За страшного великана?

      Да, такое поведение горожан не вызывало приятных чувств, однако… Лучше служить пугалом для женщин и детей, чем быть презираемым. Лучше быть изгоем, чем Бадом Спрингером, который предпочитает выскальзывать через заднюю дверь своей кузницы, когда опасность приближается с парадного входа. Не иначе как тут вмешалась сама судьба. Он собирался начать новую жизнь спокойного и законопослушного гражданина. Но как можно быть спокойным и законопослушным в такой убийственной атмосфере подозрения? И если они все восстали против него, то он восстанет против всех! Это будет интересное, темное и фатальное будущее, не лишенное очарования. Пройдет очень немного времени, может быть один или два дня, и раздастся взрыв. И Герцог снова окажется вне закона. В таком положении он сможет воевать несколько месяцев, может, даже несколько лет, скитаясь под проливным дождем и палящим солнцем, несчастный, одинокий, поддерживаемый только свирепой радостью войны одиночки против несметных сил общества. Затем – смерть, рано или поздно смерть в неравной схватке, в бою и в седле!

      Мрачные и тем не менее волнующие мысли так завораживали, что Герцог замедлил шаг и в конце концов остановился с низко опущенной головой. И не поднимал ее до тех пор, пока не услышал громкий скрип тяжелой повозки. Из-за угла показалась первая пара длинной упряжки, затем пара за парой остальные лошади, причем кивающие головы и провисшие поводья говорили, что они не очень нагружены, а то и не нагружены вовсе.

      Это был огромный фургон, способный везти двадцать тысяч фунтов по разбитым и извилистым горным дорогам. Обитые железом колеса превышали рост человека. Погонщик, восседавший на высоких козлах, управлял поводьями, которые связывали семь пар лошадей. В данный момент он изливал гнев на высокого серого жеребца в шестой паре, который должен был весить все шестнадцать сотен фунтов и который сейчас брыкался, танцевал и метался из стороны в сторону. Жеребец казался беспомощным, потому что сзади катилась огромная повозка, конь не мог шагнуть в сторону, потому что его сдерживали соседи по упряжке. Но он сражался как сумасшедший: пытался сбросить хомут и рвался вперед, словно собирался разорвать поводья в клочья. Серая кожа потемнела от пота, с нее слетали хлопья пены.

      Погонщик озверел. Похоже, он давно воевал с непокорным конем. Огромный хлыст взметнулся в воздух. В руках любителя такое длинное древко и громоздкая зазубренная плеть были бы хуже, чем бесполезными, – бич просто намотался бы на шею его владельца. Но Тони Саматти не принадлежал к категории любителей. Длина древка и плети говорила о том, что он может перерубить этой плетью напополам слепня, сидящего на холке лошади, и при этом не коснуться кожи животного. Конечно, быть может, в этих словах есть доля преувеличения, но одно оставалось несомненным – своим ужасным оружием погонщик мог освежевать лошадь как острым ножом.

      Сейчас он усердно работал, без ругательств, в жуткой тишине, сцепив зубы, а щелканье плети бросало в дрожь остальных лошадей. Они пригибались, обеспокоенно втягивали головы в хомуты, с ужасом