Как бы человек не был счастлив. Нина Филиппова

отдохнёт пока.

      – Отвечаете за него! – приказала мать и ушла.

      Мальчик поправил панамку у Самада и поднёс к его лицу зеркальце:

      – Посмотри! – Он прыснул со смеху. – Посмотри на себя!

      Но глаза Самада были закрыты. Рахметулло шлепнул мальчика по рукам, выбив зеркальце.

      – Но он весь в соплях снова! – обиделся мальчик.

      Голова Самада перекатилась назад. Рахметулло размотал шарф у себя на шее:

      – Вытри ему губы, сынок.

      Потом Самад лечился у известного знахаря, к которому привезли его родители и который жил далеко в степи. На просторном дворе открытого всем ветрам жилища горел костёр, дымилась печка, но лёгкий навес плохо защищал людей, жаждущих исцеления, от прямых лучей солнца. Везде шевелились серые тела перепуганных, загнанных недугами людей. Самад оказался в кольце тусклых, как блеклая листва, человеческих глаз. Временами ему казалось, что знахарь тоже косит глазом на эту мёртвую петлю. Лишь у одного чахоточного подростка глаза были чистым пламенем. И однажды, помешивая знахарское варево, Самад спросил:

      – Что ты толчёшь?

      – Сушёные медведки. Смешаю с малиновым вареньем, и туберкулёз у нас в кармане.

      Самад, как прилежный ученик, записывал всё, что делал знахарь, в толстую тетрадь:

      – Медведки-и-и! – протянул он в тон голосу муэдзина. – Сам придумал?

      – Нет. Китайцы пару тысяч лет назад.

      Женщина с водой и веником принялась было убирать, но знахарь ругнулся на неё устало:

      – Дуй отсюда!

      – Мне совсем нечем платить. Я хотя бы уберу тут гной…

      – Марш отсюда! И спать, – Знахарь забрал у неё веник и тряпки. – Твоя забота – своего ребёнка кормить. Тогда и приходи.

      Женщина, готовая от благодарности целовать знахарю ноги, превратилась в дрожащий, угодливый комочек. Самад расколол арбуз кулаком:

      – И не надоели тебе убогие?! – воскликнул он.

      – Для меня убогих нет. Есть живые, которые страдают, как ты, например. – Знахарь вернулся костру. – А я могу облегчить эти страдания или избавить от них совсем. Ты, например, света белого не видел от адской головной боли, отёков, астмы, и вот теперь ты свободен от этого.

      – Но свора-то громадная! – чмокнул арбузной мякотью Самад.

      – При чём тут… – Знахарь поморщился от жара и дыма. – Посмотри, – Он взял в свои ладони руку очень худого мужчины. – Если бы ты знал, как это устроено! Что такое вообще человеческое тело!..

      Повязка, закрывающая плечо больного, упала и обнажила зияющую гнойную рану. Знахарь торопливо прикрыл это чистой марлей, и Самад захлебнулся от смеха:

      – Не пудри мозги, лекарь! Ты просто как собака зализываешь раны у себя и у своих несчастных сородичей! От такой работы на твоём языке мозоли, как на моих пятках! А свора громадная! Вон они! Давай! – кричал он, расплёвываясь арбузными зернышками. – Вот мои пятки, знахарь! Покажи свой язык! Хотя нет, – Самад поджал ноги, – я брезгую. Ты наглотался их гноя и воняешь.

      – Ты взбесился! – пошёл на Самада знахарь.

      – Фу! –