Как бы человек не был счастлив. Нина Филиппова

возлежали молодые люди в оранжевых простынях. Тройка энтузиастов с перьями на бёдрах и просто пижоны курили анашу, изредка выплывали аскеты в семейных трусах и валенках на голых ногах…

      Из дымной завесы возник Моисей:

      – Вас зовут Самад? Шикарная дача! И музыка! Фа-баду-да-пу-пу-пу… Джими Хендрикс, кажется? – Моисей бесцеремонно разглядывал Самада с головы до ног. – Чёрт! Эта блестящая змейка на вашей сорочке! Если бы не ваши глаза… я решил бы, что вы стиляга… Кожаные штаны, – Моисей хлопнул Самада по бедру. – Такое обтекаемое тело…

      – Давай! – не шелохнувшись, ответил Самад. – Налево! Кругом! Шагом марш!

      Моисей вытянул руки по швам, развернулся на триста шестьдесят градусов и, маршируя на месте, взял за локоть подошедшую Катерину:

      – Теперь я понимаю, почему эта барышня восхищается только вами, Самад! Я ревную, честное слово!

      Катерина теребила руку Самада и заглядывала ему в глаза:

      – Такое впечатление… слышишь, Самад? Такое впечатление, что мы знакомы так давно! Так давно знакомы с Моисеем! Слышишь? – спрашивала она, сжимая безжизненные пальцы Самада. – Мы разведём костёр во дворе, приходи! Мы во дворе, приходи! Я буду ждать…

      Самад давно смотрел поверх их голов: там, на дальней стене, метались танцующие тени, в середине чей-то всклокоченный силуэт курил трубку. Его то и дело толкали другие силуэты, но он старался стоять спокойно. Обняв друг друга, Катерина и Моисей ушли… Самад подумал, что он уже видел их уходящих. Ещё задолго до того, как родился, он это видел и знал. Знал всё заранее. Он смотрел на танцующие тени и соображал: хочет он или боится приблизиться к тому, ОТКУДА он это знал?

      – Моисей не выпустит Катерину, – услышал он голос артиста, – на киностудии почти все женщины – это его гарем.

      – Зато как блестят её глаза! – отметил Самад.

      – Хочешь, я отправлю его отсюда? – предложил актёр.

      – Зачем? Раз ей так хочется. Пусть всё будет естественно, – Самад как будто просыпался от долгого сна.

      – Для них это, может, и естественно, а для тебя?

      – Не имеет значения.

      – Да на тебе лица нет. Я же вижу.

      – То, что ты видишь, тоже не имеет значения, – перебил Самад, давая понять, что разговор окончен.

      К ним подошёл пиротехник Вася:

      – Клёвое а-место! – Он покрутил задом в такт ритму и принюхался. – Травка… А пожрать есть? Нету?.. Жаль. У нашего режиссёра столы а-ломятся, обмывают отъезд, тебя требуют, – обратился он к артисту.

      Все трое пошли к машине. Там спал усталый ассистент. Он расположился на «жмуриках» – тряпочных куклах человеческого размера, набитых соломой. «Жмурики» изображали висельников для трюковых сцен. Усевшись за руль, Вася нажал на сигнал:

      – За-а-забыли Моисея забрать. Вот он бестия! Повезло арабам, что он не в Израиле.

      – Да, – ухмыльнулся Самад, – и не надо его отвлекать. Поехали.

      У режиссёра пир действительно стоял горой, когда в приоткрытой двери показалось растерянное лицо артиста, потом в дверном проеме возник он весь, трясущийся и какой-то обалдевший.

      – О!