Черный Леопард, Рыжий Волк. Марлон Джеймс

в руках раздавит, а он лишь у него пыль с лобика слизал. Голоса подавали только птицы. Такая вот процессия: мужчина, белый, как луна, Леопард на задних ногах, как мужчина, мужчина и женщина ростом с карликовый кустик и малыш, больше их обоих. Расползалась тьма. Женщина-малютка перепрыгнула с Кавы на Леопарда, уселась на его руке и стала забавляться с ребенком.

      Какой-то голос внутри меня говорил, что они в каком-то роде одной крови, а я чужак.

      Никому из них моего имени Кава не назвал.

      Мы подошли к небольшому бурному потоку. Берега его обрамляли большие скалы и валуны, как ковром, покрытые мхом. Поток гоготал, туманной моросью взлетал к ветвям, перья папоротника и стебельки бамбука склонялись к нему. Леопард положил младенца на камень, на четвереньках подобрался по берегу к самой воде и принялся ее лакать. Кава наполнил бурдюки. Малютка играла с малышом. Я поразился: тот вовсе не спал. Я встал около Леопарда, но тот и ухом не повел. Кава стоял чуть ниже по течению, высматривая рыбу.

      – Мы куда идем? – спросил я.

      – Я тебе уже говорил.

      – Это не гора. Мы шли вокруг, потом несколько шагов назад, вниз.

      – Мы дойдем туда еще через два дня.

      – Куда?

      Он присел на корточки, зачерпнул пригоршню воды и пил ее.

      – Я хочу обратно, – сказал я.

      – Нет тут никакого обратно, – сказал он.

      – Я хочу обратно.

      – Тогда иди.

      – Кем тебе Леопард приходится?

      Кава глянул на меня и рассмеялся. Смехом, сказавшим: я еще даже не мужчина, а ты меня мужскими тяготами грузишь. Может, во мне женщина подымалась. Может, следовало бы мне схватить себя за крайнюю плоть, да и оттяпать ее напрочь камнем. Вот что я должен бы сказать. Не нравился мне Леопард-мужчина. Я не знал его, чтоб относиться к нему неприязненно, но все равно относился неприязненно. От него исходил запах, как от щели на стариковской заднице. Вот что бы я сказал. Ты говоришь, не произнося слов? Вы понимаете друг друга, как братья? Ты спишь, сунув руку ему между ног? Мне не спать, пока луна не потолстеет и даже ночные звери уснут, и убедиться, или он сам придет к тебе и уляжется на тебя, или – ты на него, или, может, он из тех, каких мой отец в городе любил, какие возьмут у тебя себе в рот?

      Малыш сидел, выпрямив спинку, и хохотал, глядя, как малютки мужчина и женщина строят гримасы и прыгают вверх-вниз, как обезьянки.

      – Назови его.

      Я обернулся. Леопард.

      – Ему нужно имя, – сказал он.

      – Я даже твоего не знаю.

      – Мне оно не нужно. Тебе отец какое имя дал?

      – Я не знаю своего отца.

      – Даже я отца знаю. Он бился с крокодилом, со змеей и с гиеной, только чтоб убить себя человеческой завистью. Яд, говорят. А ведь он гнался за антилопой быстрее гепарда. Ты такое делал? Самым острым зубом прокусить поглубже, так, чтоб теплая кровь тебе в пасть брызнула, а тело все еще била б дрожь жизни?

      – Нет.

      – Ты такой же, как он, значит. Жжешь свою еду, потом ешь ее.

      – Ты ночью уйдешь?

      – Я уйду,