Горькое похмелье. Игорь Болгарин

махнул рукой Павло Ефимович. – Власть кажному нравится. Мне, думаешь, не нравится? И тебе нравится.

      – Не. Мне не нравится.

      – А чего ж тебя батькой зовуть? У батьки шо, над сынами власти нема?

      – То у вас, у большевиков, власть! А у нас – авторитет. Свободное уважение.

      – А ты думаешь, я – большевик? – Дыбенко оглянулся по сторонам, почти шепотом признался: – Меня ще год назад из партии турнулы. До сих пор не восстанавлюють.

      – За шо? – поразился Махно.

      – Под Нарвой германцы мой отряд побили. А я ще по дурости слово дал, шо не пропущу германца. А он як вдарил тяжелым калибром. Ну, мы и драпанули, як зайцы. А козлом отпущения ЦеКа потом меня назначило: дескать, не было в войсках дисциплины! Анархия! Хотели расстрелять! Да-а!.. Жена спасла, до Ленина ходила…

      Он стал рассказывать, как провинился во второй раз: был послан в Крым для подпольной работы в тылу у немцев, но по дурости завалил явку. Попал в контрразведку. Ребят постреляли, а его опять выручила жена, снова пошла к Ленину. Тот, хоть и был несгибаемым вождем пролетариата, а растаял при виде красавицы-революционерки, праправнучки выдающегося поляка Гуго Коллонтая, главного идеолога у повстанцев Костюшко.

      И еще не раз выручала прекрасная Александра своего незадачливого мужа. Любила. И он ее любил, насколько может любить красавец и волокита.

      Дыбенко помотал головой, стараясь избавиться от тяжких воспоминаний. Махно тем временем налил ему и себе. Поровну.

      – Гляди, ты себе, як и мне, наливаешь. Гордый! – сказал Дыбенко. – Хочешь доказать, шо перепьешь?

      – Перепью! – с усмешкой ответил Нестор. – Мы, козаки, никому не уступаем!

      – Ну, ха-ха! – Дыбенко опрокинул чарку. – Ты действительно батька! – И посерьезнел, вернулся к прерванной теме: – Троцкий был за расстрел, зараза! Потом на мое место – Фрумку Склянского. Шоб он мою армию дисциплинировал.

      – Ну и что Фрумка?

      – Он это… в армии децимацию ввел. – Слово «децимация» далось моряку с трудом.

      – Не знаю такого слова.

      – Страшное слово. Выстраиваешь полк – и… хто не схотел в атаку идти… кажного десятого. Для острастки других. Не подействовало, ще раз… кажного десятого. Моя жинка говорит, это изобретение Французской революции. Децимация и эта… гильотина. Ну, голову культурно отрубать. Якой-то французский врач придумав. Фрумка, гад, тоже из военных врачей. Офицер!

      – Чего твоя жинка не йдет? – спросил Нестор. – Выпила б с нами.

      – Да ты шо? Не ест, не пьет. Все пишет и пишет. Страшно подумать, яка умна.

      – Моя тоже, – похвастался Махно. – Анархию понимает, як букварь. Свободна.

      – Ну уж моя свободна – по некуда. Ты про теорию «стакана воды» слыхав? Они ее вместе с одной немочкой, с Кларой Цеткин придумали. Сильнейшая, я тебе скажу, теория. Я потом объясню!

      Они снова выпили.

      – Так ты мне оружия и припасов дашь? – спросил Махно.

      – Не, не дам. Но если войдешь в мою непобедимую Заднепровскую,