Студеный флот. Николай Черкашин

громкоговорителя. «Колокольчик» направили раструбом на нас, то есть на гору Вестник, и вдруг на всю гавань грянуло удалое руслановское:

      Живет моя отрада

      В высоком терему.

      А в терем тот высокий

      Нет входа никому!

      Людмила поигрывала уголком шали. Королева Северодара слушала серенаду. Жаль, что магнитофонную…

      Песня металась в гранитной теснине, разбивалась на эхо, так что в домик долетало и «отрада», и «никому» – сразу. С рейдового поста замигал прожектор. Людмилин помощник, оторвавшись от метеокарты, читал семафор по слогам: «Ко-ман-диру ПЛ. Что за ре-сто-ран “Поп-ла-вок”. Вопрос. Объявляю выговор. Контр-адмирал Ожгибесов».

      Медведев отсемафорил: «Вас понял. Благодарю за пожелание счастливого плавания. Командир ПЛ».

      Так уходила сто пятая…

      Я был уверен, что от такой серенады растает сердце любой женщины. Но Королева вдруг разозлилась.

      – Ага! – повернулась она ко мне. – Так это по вашей милости я летела сегодня с лестницы?! Вы знаете, что я из-за вас колготки порвала?!

      – Запишите их на наш лицевой счет! – попробовал я отшутиться. Но женщины меньше всего склонны потешаться над порванными чулками.

      – Вас бы по этой лестнице спустить! За зиму ваши матросы могли хоть раз здесь появиться?!

      Как хорошо, что я не успел сказать, что у матросов были более важные дела, чем скалывать лед со ступенек.

      – Еще раз так запустите лестницу – буду звонить командиру эскадры!

      Я пообещал, что гидрометеослужбе не придется обременять адмирала подобными просьбами, и ушел, гордо расправив плечи. Но едва я спустился на злополучный трап, как поскользнулся и лихо проехал по забитым снегом ступенькам. Вскочил, отряхнулся… Кажется, никто не заметил.

      Боже, скорей бы в море! Если только выпустят особисты. Зачем я им?

      И тут я понял, в чем дело! Косырев!

      Бригадный пропагандист. «Пропаганец». Вынюхал и заложил.

      За полчаса до конца политзанятий я всегда объявлял матросам:

      – А теперь всем писать письма! – И раздавал бумагу, чтобы не драли листы из конспектов.

      У матроса-подводника на базе почти нет свободного времени. Письма домой пишут редко, урывками. Почта работает преотвратно, так что многие родители месяцами не получают весточек от пропавших на северах сыновей. Абатуров передал мне уже несколько тревожных запросов: «Где мой сын? Почему от него нет писем?»

      Пусть лучше они пишут письма, чем выводят под запись липовые цифры грандиозных планов. Я понимаю, что для нашего начпо (у него на эскадре две клички – НачЧМО и Папа-Гестапо) это чудовищная крамола. Но тут никто из матросов меня не заложит.

      Всякий раз, когда я вынужден талдычить им об успехах нашей промышленности и сельского хозяйства, меня прошибает тихий стыд. Кому я вешаю лапшу на уши – этим ребятам, которые во сто крат лучше меня знают, что творится в их разоренных деревнях, в их рабочих трущобах?