Легенды крови и времени. Дебора Харкнесс

простого ответа.

      – Обычно вампиры не разглашают подобных сведений. Имена очень важны, mon cœur, – напомнил мне Мэтью.

      Для историков имена были важны не менее, чем для вампиров. Потому я и спрашивала. Зная настоящую фамилию Маркуса, я смогла бы проследить его прошлое по архивам и библиотекам.

      Маркус сделал глубокий, успокоительный вдох. Черные нити вокруг него дрожали от возбуждения. Я с беспокойством посмотрела на Мэтью. «Я тебя предупреждал», – говорило выражение его лица.

      – Меня звали Маркус Макнил, – вдруг выпалил Маркус.

      Маркус Макнил из Хедли, родившийся в августе 1757 года. Имя, дата, место – кирпичи в фундаменте большинства исторических исследований. Даже если Маркус больше не произнесет ни слова, я смогу начать поиски его следов.

      – Моей матерью была Кэтрин Чонси из Бостона, а отцом… – Маркусу сдавило горло; он откашлялся и начал снова: – Моим отцом был Обадия Макнил из соседнего города Пэлхем.

      – А братья и сестры у тебя были? – спросила я.

      – Одна сестра. Ее звали Пейшенс.

      Лицо Маркуса побледнело. Мэтью подлил ему вина.

      – Старшая или младшая?

      Я старалась выведать у Маркуса как можно больше сведений. Возможно, этот вечер был первым и последним моим шансом заглянуть в его прошлое.

      – Младшая.

      – А в какой части Хедли ты жил?

      Чувствуя, что семья для Маркуса – тема болезненная, я постаралась перевести разговор в другое русло.

      – За городом. На западной дороге.

      – А что ты помнишь о самом доме?

      – Немного. – Маркуса удивляло, что меня интересуют подобные вещи. – Входная дверь была красного цвета. Возле дома росла сирень. В мае, когда открывали окна, ее запах проникал в дом. И чем хуже мать относилась к этой сирени, тем пышнее та цвела. А еще помню черные часы на полке над очагом. Часы достались матери от семьи Чонси, и она не позволяла никому к ним притрагиваться.

      Маркус вспоминал мелкие подробности из прошлого. До сих пор нити его памяти имели оттенок ржавчины и сепии – признак того, что он долго туда не заглядывал. Рассказ их оживил.

      – В Хедли было полным-полно гусей, – продолжал Маркус. – Злющие, они бродили по всему городу и пугали детей. А еще я помню флюгер в виде латунного петуха на шпиле церкви. Его туда приладил Зеб… Боже, я целую вечность не вспоминал про этого петуха!

      – Какой Зеб? – спросила я, больше интересуясь еще одним услышанным именем, чем городским флюгером.

      – Зеб Пруитт. Мой друг. По сути, мой герой, – медленно произнес Маркус.

      Время посылало мне предостерегающие сигналы, эхом отдававшиеся в ушах.

      – А какие твои самые ранние воспоминания об этом человеке? – осторожно спросила я.

      – Он учил меня маршировать как солдат, – прошептал Маркус. – В сарае. Мне тогда было лет пять или шесть. Мой отец нас застукал и запретил мне водиться с Зебом.

      Красная дверь.

      Куст сирени.

      Бродячие