Полное собрание рецензий. С. Гедройц

вы, боюсь, не согласитесь. То есть когда прочитаете – скажете еще и не то, а рецензент бессилен. Все против него: жанр – неописуемый, лексика – ненормативная. Да и подзабыли мы все, что такое искусство слова и какая от него бывает радость. Про Москву-то – Петушки когда поэма написана? Вот то-то и оно.

      Предок у Дмитрия Горчева и Венедикта Ерофеева общий: оба вышли из «Переписки с друзьями». Которую нашли на советской помойке, извлекли из осклизлых объедков, всю в пятнах жира и плесени. Ерофеев отмывал пафос водкой, вообще каким попало алкоголем. Горчев – перевел на язык бомжей.

      Главное – к нему перешел этот, не побоюсь произнести, божественный дар – сталкивать самые заурядные слова так внезапно, что скорость ума доставляет наслаждение почти физическое. Казалось бы – автор от нечего делать несет неприличный вздор, – а получается чистейший, девяностоградусный смех сквозь что-то такое невидимое – не сквозь слезы, конечно, а так, немного больно. Вроде как жаль чего-то. Или кого-то. Человека, условно говоря. Противного, впрочем, до предела. Особенно когда лезет на глаза, суется с разговорами, стучит в стенку – одним словом, когда возникает. Когда красуется, гордится и чванится. Тут автор – или кто-нибудь другой – тычет его лицом в унитаз, повторяя: смирись, гордый человек!

      Пересказывать эти скоморошеские притчи – безнадежная затея. Выпишу наудачу пару отрывков – sapienti sat. Белинский в подобных случаях всегда так делал, – но, как я уже упоминал, оплата ему шла полистная.

      Да только – нет, не угадаете по отрывкам, какое у Дмитрия Горчева остроумное воображение, какой подвижный голос… Хотите – верьте, хотите – нет: он – поэт, и поэт истинный.

      Вот возьму и перепишу одну вещь почти полностью, наплевать на авторское право. Вещь для журнала подходящая: непечатных слов – всего ничего.

      «Вот живет человек, маленький такой. Козявка просто, а не человек, копошится в спичечном своем домике, бегает туда-сюда по своим никому не интересным козявочным делам. Ветер подул – и унесло козявку. Капля с неба упала – у козявки потоп, козявка барахтается, смешно.

      И сидит эта козявка на самом дне высокого-превысокого неба, а над ней – огромный-преогромный Бог, и летают огромные Ангелы, и птицы страшные, и даже те, которые не страшные, всё равно склюют запросто и не подавятся. По левую руку у ней Бесконечность, про которую лучше и не думать, а по правую – Вечность, которая все равно в головёшке ее крошечной не уместится. А под ногами – бездонная Преисподняя с Чертями, свят-свят. И все это крутится и лязгает, дым, гром, грохот – ужас, в общем.

      А вот живет другой человек – большой. Крупный такой человек, осязаемый, с ног его не собьешь: ручищи – во! ногой как топнет! Живет он в огромном своем домище выше самой высокой горы и все равно еле-еле в нем помещается. Что хочешь такой человек со своим миром может сделать. Если плохой это человек, то поломает он что-нибудь вдребезги, а то… (тут все же уберем звук. – С. Г.) А если хороший, то посадит он толстенное дерево в три обхвата и напишет книжищу, хоть в тысячу страниц, хоть в две – запросто. И