Трезориум. Борис Акунин

велели заткнуться и не шуметь, даже пропуск не спросили. Во-первых, это были не патрульные, а часовые. Во-вторых, что с нее такой возьмешь – черный крестик на груди, красный крест на рукаве?

      На приказ катиться отсюда подобру-поздорову Таня маленько поогрызалась, но уйти ушла.

      Уловка отлично сработала. Теперь ясно, где с этой стороны дозор. Можно спрятаться вон там, за углом, и они ни черта не увидят.

      Пристроилась она буквально в ста метрах от ограды. Как было задумано, просунула фонарик в рупор, чтобы свет было видно только с неба. И как только приблизился шум моторов, стала мигать: раз-два-три, раз-два-три. Сюда лупите! Тут никакой не парк, тут самый главный штаб!

      Сверху этот электрический тик должно быть отлично видно. И опять нисколечко Таня не боялась, что русская бомба свалится прямо на голову. Даже если угрохают вместе с фашистским штабом, не жалко.

      Какой же восторг, какое счастье после стольких лет бессилия сделать хоть что-то полезное, навредить гадам!

      Пушкин спрашивает:

      Дар напрасный, дар случайный,

      Жизнь, зачем ты мне дана?

      Может быть, как раз для этого. Чтоб вредить гадам.

      Всех жалко

      В Оппельне выгрузились. Рэм стоял со своими, разглядывал вокзал.

      Хотя город в конце января был взят с боя, здание уцелело. Пузатое, гробообразное, с пирамидальной крышей и краснокирпичными башенками, оно казалось Рэму олицетворением Германии. Такою он ее себе и представлял. Чужой, массивной, мрачной.

      На перрон спрыгнул Уткин. Закинул на плечо вещмешок, пристроил поудобнее свои шины.

      – Вы чего тут кучкуетесь?

      Рэм объяснил: Петька Кличук, у кого список направленных на Второй Украинский, пошел к начальнику станции выяснять, куда им теперь.

      – А, ну давай пять. – Жорка сунул руку. – Счастливо тебе, Ким, повоевать.

      – Я Рэм.

      – Извиняй, перепутал. Короче, как у нас говорят: чтоб тебе бабы давали и кряк не оторвали. Фрица дожмем и домой. Ты откуда сам-то? – рассеянно спросил старлей уже на ходу.

      – Из Москвы.

      Остановился, обернулся.

      – Иди ты! – И заинтересованно: – А откуда? Я тоже московский.

      – Из Хамовников. С Пуговишникова переулка.

      Жорка присвистнул.

      – Кря твою мать! Соседи! Я с Усачевки! Электросветские бараки знаешь?

      – Серьезно? – обрадовался и Рэм. – Конечно знаю! Это от нас доплюнуть.

      В бараках завода «Электросвет», по ту сторону Мандельштамовского парка, жили так называемые «заводские», шпана шпаной: брюки в сапоги, кепарики на глаза. Туда лучше было не заходить – наваляют. Но сейчас, на войне, встретить человека с Усачевки – это было настоящее чудо.

      Не мог поверить и Уткин.

      – Эх, кряк, вот о чем надо было тереть, пока ехали! Слушай, Рэмка, чего тебе тут на платформе вялиться? Сейчас вас, зеленку, погонят в кадровое управление, там в два счета распихают по частям. И ту-ту, пишите письма. Айда со мной. У тебя командировочное на руках?

      Рэм