Трезориум. Борис Акунин

буду ухаживать за военными. Только предупреждаю: уровень смертности в моей палате повысится.

      – Бога ты не боишься! – ахнула тетя.

      – Бога нет. А если есть, то Он сволочь.

      Испуганно перекрестившись, фице-оберин прошептала:

      – Господи, умири эту озлобленную душу… Хорошо. Я устрою тебя в отделение для гражданских.

      Тут к ней подошла сестра Урсула, стала спрашивать, садиться ли уже по машинам. А Таня пошла прощаться с одним человеком, который оставался. Потому что не мог подняться с кровати и никого у него не было.

      Если тетю Беате она любила, но никаких вразумительных разговоров с нею вести не могла, то со стариком фон Беннигсеном иногда получалось поболтать об интересном. Он был не такой, как все они. И не только потому что настоящий граф. Что с ним теперь будет? Куда его? И прочих, кто остается?

      Проходя мимо первой же палаты для неходячих, Таня получила ответ на этот вопрос. Здесь не забрали двоих, контуженого деда из Цимпеля и инсультного герра Люстига. Оба лежали, разинув рты, пялились в потолок. У герра Люстига с дряблой губы свисала нитка слюны. Перед каждым – стакан недопитого чая. Тут-то Таня и сообразила, какая у эсэсовцев инструкция и что у них в термосе.

      Вскрикнула, побежала. Еле-еле успела.

      Двое «черных» были уже у графа, он занимал шестую палату – маленькую, но зато отдельную. Месяц назад его привезли. Вынули из-под обломков особняка. Графиня и двое слуг погибли, а Беннигсен выжил. Только ноги отнялись. У него в палате были уцелевшие после взрыва вещи: полка с книгами, старинная лампа, две картины на стенах, бюст Гёте. Будто кусочек девятнадцатого века.

      – Не пейте! – крикнула Таня из коридора, увидев, что старику уже налили чаю. – Там яд!

      «Черные» обернулись. Главный скорчил страшную рожу, но Таня на него не смотрела.

      Беннигсен был такой же, как всегда: чисто выбритый, расчесанный, с аккуратной щеточкой седых усов. Сидел в кресле-каталке, обложенный подушками, из рукавов бархатной куртки ровно на сантиметр высовывались белоснежные манжеты.

      – Фройляйн Хильдегард, как я рад вас видеть! – сказал он с улыбкой. И офицеру: – Не беспокойтесь, молодой человек. Я выпью ваш чай. Идите. Мне хотелось бы поговорить с барышней.

      Тот щелкнул каблуками.

      – При всем уважении, господин граф, у меня приказ – проследить лично. Я подожду здесь.

      Тут тишайший дедушка как рявкнет:

      – Катись отсюда к свиньям, dummes Archloch!

      Никогда Таня от него не слышала подобных выражений и такого зычного, генеральского баса.

      «Черные» пулей вылетели в коридор, а господин Беннигсен обычным своим голосом сказал:

      – Извините, но с каждой особью следует разговаривать на понятном ей языке.

      Он был особенный, граф фон Беннигсен. Потому она с ним и подружилась – если, конечно, это можно назвать дружбой.

      – Не пейте эту дрянь. – Таня отобрала стакан, поставила на тумбочку. – Мало ли, что у вас никого нет. Я поговорю с тетей. Будете жить у нас.

      Он улыбнулся