Трезориум. Борис Акунин

тяжело дышал, но ужас в глазах пропал.

      – Позвольте?

      Взял удостоверение, продовольственный аттестат, справку с места жительства, поизучал.

      – Вы с ума сошли. Какой из меня «фон», какой «барон»?

      – Чем богат. Документы подлинные. Повторяю: это жизнь, безопасность. И свобода. Но сначала покажите, сколько у вас денег.

      – Вы меня застрелите, – жалобно сказал он и мелко-мелко замигал. Наблюдать страх почти так же неприятно, как его испытывать. Я принялся успокаивать Данцигера.

      – Посмотрите на меня. Разве я похож на убийцу?

      – Сейчас все убивают, даже кто не похож.

      – Ну и черт с вами. Я мог бы устроить обыск и забрать чемодан силой, но я не грабитель. Прощайте. Не советую только здесь задерживаться. Следующие визитеры будут менее деликатны.

      Я спрятал документы в карман и сделал вид, что ухожу.

      В коридоре он меня окликнул:

      – Постойте!

      Исчез в комнате, чем-то там погромыхал и вынес коричневый обтрепанный чемодан – не очень большой, но и не маленький. Поставил на пол, трясущимися пальцами открыл крышку.

      Внутри, под газетой, которую Данцигер аккуратно отложил в сторону, лежали пачки бело-зеленых купюр. Они были разложены по номиналу.

      Я тоже присел на корточки.

      – Эти оставляю вам. Эти тоже.

      Отдал ему две пачки стодолларовых Франклинов и четыре пачки пятидесятидолларовых Грантов. Такие крупные банкноты разменивать на черном рынке небезопасно – человеческая жизнь сейчас стоит дешевле. В чемодане остались десятки и двадцатки. Много.

      – Так будет честно? Давайте ваши документы и берите мои.

      Он молчал. В глазах, устремленных на чемодан, который я уже закрыл и поставил рядом с собой, стояли слезы.

      Я, конечно, понимал, что это слезы жадности, и все же мне было этого человека жалко. Зная себя, я предвидел, что могу дать слабину – именно тогда, когда главное будет исполнено и напряжение спадет. Но я предусмотрел это заранее.

      Сделав вид, что хочу закрыть замочки получше, я положил пистолет на зонтичную подставку, да еще и полуотвернулся.

      И, конечно же, Данцигер клюнул. Он схватил «браунинг», навел на меня и сделал несколько шагов назад.

      – Отдай чемодан, дерьмо!

      В поросячьих глазках (у меня всё же не такие) светилось торжество. Как же – и деньги сохранил, и документы раздобыл.

      – Только не убивайте, – пролепетал я, подталкивая его мысль в правильном направлении. – Я ухожу…

      – Черта с два ты уйдешь.

      Ювелир быстро оглянулся на дверь, потом на окна, прикидывая, будут ли слышны выстрелы. Отпускать меня ему было нельзя. Что если я на улице остановлю патруль и скажу, что еврей отобрал у меня, немца, документы?

      Было интересно смотреть, как обстоятельства и страх превращают травоядное существо в хищника. За миг до того, как палец нажал на спуск, лицо Данцигера дернулось, будто от спазма или зубной боли. Вот и вся рефлексия.

      После одного, второго, третьего щелчка физиономия мерзавца вся заколыхалась от