Нейтральной полосы нет. Евгения Леваковская

прошел каждый милиционер, каждый участковый инспектор Московской области. Без десятилетки не поступишь, программа разнообразнейшая, несколько недель напряженной учебы. Практика, экзамены. Никита был рад и горд, закончив школу, а Борко вроде бы обесценивал ее своими вздохами, вроде бы за дело не считал.

      Но в середине праздника словечко «бывший» Борко уже к себе не клеил, разговоры велись о живом, о сегодня, а то и о завтра. Борко-депутат много доброго сделал для жителей родной местности. Если строго говорить, благодаря ему выросла и окрепла птицефабрика, теперь уже Птицеград, куда он сосватал директором своего фронтового друга, бывшего пехотного комдива Пашкина.

      Птицеград процветал, народу возле него работало, кормилось и училось немало. Пашкина и Борко знали все.

      Был же расчудесный случай, о котором Никита узнал от своих ребятишек на «границе».

      Когда Пашкин слег в инфаркте, по окрестным деревням поднялся стон. По заказу многих и многих старух священник, молодой и весьма приглядный отец Виктор, недавно окончивший семинарию, по всем правилам отслужил в сельской церкви молебен о здравии раба божия Петра Пашкина, директора птицефабрики, члена обкома партии.

      Пашкин в доме Лобачевых иногда бывает, и тогда уж никто не станет болтать, все захотят слушать, рассказчик он отменный. А если Пашкина нет, Борко вспомянет его обязательно. Ну… Так и есть!

      – …Петр школу отгрохал двухэтажную, но не в этажах счастье. Учителей настоящих, отличных нашел, условия им создал. Теперь из Мокшина, из Штакова ребят к нему за пять, за шесть километров посылают, а не в Завидово, куда и ближе, и удобней. А в Завидове текучка, ничем людей не обеспечивают, люди и бегут. Было б у нас в районе, я бы добрался до них, а тут неудобно вроде. Тоже скажут, старая затычка под все бочки…

      – Удобно, Иван Федотыч, вам все удобно! – вставил Никита.

      Очень нравился ему во второй половине праздника Борко. Он был еще вполне, черт возьми…

      Но подумав так, Никита вдруг вспомнил жену Борко. Жена Борко была ни безобразна, ни стара. Она была мертвая. Она умерла со своими погибшими на войне сыновьями.

      Как это трудно, наверно, Ивану Федотовичу жить одному живому среди троих неживых… Жена всегда с мертвыми сыновьями. Она только о них думает, говорит. У Борко в доме душно, как на кладбище.

      – Кит! – вдруг услышал Никита шепоток.

      Маринка тихонечко прокралась, подползла под столом к его коленям, никем не замеченная уселась на полу, Никита даже вздрогнул, так неожидан был шепоток с пола.

      – Ох и дитятко ты еще! – сказал Никита под стол, поглаживая гладенькие Маришкины волосы; в полумраке и то они золотились.

      Рядом с Маришкой Никита чувствовал себя большим, старым и ответственным.

      – Дай конфетку «Белочку», – шептала Маришка, словно бы на ее месте, за столом, ей бы не дали этой конфетки.

      – Нарушаешь! – тоже шепотом сказал Никита, опуская Маришке конфету. – Сейчас мать меры примет.

      Но Галя мер не приняла. Она опять танцевала