Нейтральной полосы нет. Евгения Леваковская

игру могли быть введены любые вводные, Карунный мог не поехать в командировку, мало ли что могло случиться. Сейчас начало положено. Карунный едет.

      – Начинаете операцию «ы»? – спросил Карпухин, любуясь своим аккуратным, в меру пухленьким томом. Очень ему нравился этот том.

      – Еще долга песня, – сказал Вадим, взглянув на часы. Он ощущал странный облегчающий подъем, чем-то похожий на обманчивую легкость дыхания в разреженном горном воздухе, когда дышится легко, но частит сердце. К нему всегда приходило это чувство, когда начиналась серьезно задуманная операция. Хотя, как любят пошутить в угро, – какие же могут быть операции у следователей? Операции – у оперативников, а следователь – что? Ему поймай да приведи…

      Вадим вспомнил, как однажды услышал такую сентенцию из уст Маринки и как строго принялась ей выговаривать за это мать.

      Ему стало смешно. Он вышел в коридор веселый, свежий, как будто и не было нескольких часов гнетущего, вязкого ожидания.

      В коридоре на не длинных, без спинок диванчиках сидели несколько человек. Свидетели, потерпевшие – мало ли кого и зачем приходится вызывать для бесед нашим следователям. А какие интеллигентно-респектабельные сидят обычно перед кабинетами ОБХСС. Ох и трудно же с ними работать, ох и копотные же дела!

      Вадим шел по коридору, удовлетворенно ощущая, что собственная задача уже не кажется ему особо трудной.

      Столовая управления помещалась в подвальном этаже. Там всегда можно было встретить много народу из районов. Выбивая себе в кассе хвостик чеков, Вадим снова увидел лейтенанта из Раменского и сел со своим подносом против него. Лейтенант торопливо отодвинул тарелки со вторым и с первым. Вадим заметил эту почти юношескую предупредительность. Ему захотелось сделать парню приятное, он напомнил кое-какие подробности из общего их выезда на убийство, подробности, из коих следовало, что лейтенант себя в ту ночь показал наблюдательным и смелым.

      Вслед за подробностями в памяти всплыла и фамилия лейтенанта – Галушко, что окончательно расположило того к Вадиму. На Лобачева он смотрел сейчас так, как Вадим смотрел когда-то на Булахова, у которого проходил институтскую практику.

      Розовощекий Галушко казался Вадиму недосягаемо молодым, и Вадим удивился бы, услышав, что сам он, в белой водолазке, в подзамшевой на «молнии» куртке, широкоплечий и поджарый, выглядел ненамного старше лейтенанта, несмотря на заметно седые виски. Сединой в этом зале трудно было удивить. Старых здесь не было, а седых – много.

      Вадим ел борщ, слушал о раменских делах («…а поезд идет, идет на Порохов, вагоны подрагивают на стыках…»). Слушал о том, что у них в районе не особенно, а вот в Шатуре, говорят, дело поставлено, и отличный там, между прочим, проводник СРС – служебно-розыскной собаки, старший сержант. Целый самодельный питомник организовал.

      – Скоро, скоро будет у нас свой большой питомник, – сказал Вадим, принимаясь за ромштекс, хотя слышал о грядущем питомнике вскользь от Никиты.

      Слаб человек! Уж очень приятно видеть глаза, устремленные