Москва слезам не верит. Даниил Мордовцев

на берега Вятки, где и ютился в зелени лугов града Хлынова.

      Теперь бубны перешли в нестовое гудение, а пение в «неприязнен клич». То уже была оргия несдерживаемой страсти: «хребтами вихляние, ногами скакание и топтание», женское и девичье «шатание» – бал детей природы, только не в душных залах, а среди цветов и зелени лугов, под бледным северным небом, которое, казалось, благословляло их…

      – Про батюшково здоровье молилась, миленькая Онисьюшка?

      – Про батюшково, дедушка, – отвечала, потупляя лучистые глаза, Оня.

      Но если б через эти лучистые глаза можно было заглянуть в девичье сердце, то там, рядом с лицом старого батюшки-воеводы, отразилось бы другое бородатое лицо, полное мужественной энергии. Но об этом знала-ведала только подушка. Оня да ее сорочка у сердца, трепетавшая при мысли об этом бородатом лице…

      – И ты, девинька Оринушка, во батюшков след поклоны клала у Честнаго Креста Господня? – спросил старичок и у другой девушки.

      – Да уж и не ведаю, дедушка, в котору сторону след батюшков, к Котельничу ли, ко Никулицину ли али ко Казани, – отвечала девушка.

      Мать Они, воеводица, невольно вздрогнула и стала прислушиваться. С лугов, по-видимому, возвращались праздновавшие Радуницу, и отчетливо можно было слышать протяжное пение незнакомых голосов:

      Аще кто из нас, калик перехожих,

      Котора калика зоворуется,

      Котора калика заплутуется,

      Котора обзарица на бабину, —

      Отвести того дородна добра молодца,

      Отвести далеко в чисто поле:

      Копать ему ямище глубокое,

      Во сыру землю по белым грудям.

      Чист-речист язык вынять теменем,

      Очи ясныя – косицами.

      Ретиво сердце промежду плечей…

      Казнена дородна добра молодца

      Во чистом поле оставити…

      И мать Они, и старичок Елизарушка многозначительно переглянулись.

      – Откуда бы сим каликам быть? – проговорил последний. – Это не из наших: голоса неведомые.

      – А может, батюшка с… нашими, с товарищи, – тихо проговорила Оня и вся вспыхнула.

      IV. Роковое решение

      Сердце девушки не обманулось. Она узнала его голос…

      Все четверо, стоявшие у церкви, пошли на голос калик перехожих. Вот они все ближе и ближе. Их всего трое. Один старый, слепой, с домрою за плечами. Двое других, помоложе, зрячие. Все с длинными посохами.

      Увидав их, Оня бросилась навстречу, да так и повисла на шее у слепого.

      – Батя! Батюшка! Родной! – шептала она, захлебываясь, но в то же время, по девичьему коварству, вся впилась глазами в одного из зрячих.

      У другого зрячего уже висела на шее Оринушка…

      – Что, стрекозы, узнали своих? – радостно улыбался «слепой», открывая глаза и нежно отстраняя от себя Оню. – А там никто из радунян не признал нас.

      И он подошел к матери Они, к той, что называли воеводицей.

      – Здравствуй, старушка Божья! – сказал он, обнимая ее. – Здравствуй