Москва слезам не верит. Даниил Мордовцев

худое, искрещенное железными обручами тело. Вокруг пояса обвивалась железная же полоса, шириною в три пальца. Она окончательно въелась в тело, так что краев ее не было даже видно. Полоса спереди замыкалась замком, который висел на двух сходившихся плотно проушинах.

      Спиря стал пилить дужку у замка.

      – Но нет ли ключа? – с дрожью в голосе спросил Никанор, весь бледный.

      – Ключ у Аввакума на кресте, – был ответ.

      – О-о-ох! – простонал кто-то в толпе. – Господи!

      Подпилок визжал по нервам… но тогда нервов не знали… он визжал прямо по душе, и притом по грешной душе… Все чувствовали эту визготню там, в себе, глубоко, и им чудились муки ада: горящие смолою котлы с плавающими в них людьми; люди, жарящиеся на громадных сковородах, словно осетры; пилы, визжащие по костям и по становым хребтам грешников; крючья, на которых висят подвешенные за ребра люди; клещи, вытаскивающие языки и жилы из рук и ног…

      Визжит-визжит-визжит подпилок! Со Спири пот градом катится…

      – Сме-ерть моя! – выкрикнул кто-то, и Исачко сотник упал в ноги пришлецу и стал страстно их целовать: это была увлекающаяся, детская натура: как он увлекался белым голубем «в штанцах», так теперь и этим…

      – А! Донял! – добродушно улыбнулся Спиря. – Это не пищаль, брат, не гуля в штанцах.

      Дужка замка распалась. Замок звякнул о каменный помост. Все вздрогнули.

      – А как ты, миленький, к нам попал? – спросил Никанор, все еще бледный.

      – Вот дурачок привел, из Анзерского скита, – указал пришлец на Спирю.

      – А ты уж и там побывал? – удивился архимандрит.

      – Не я, а мои ноги, – отвечал Спиря.

      Исачко, поднявшийся с полу, стоял красный, совсем растерянный. Косые, добрые глаза его моргали, как бы собираясь плакать. Огненный чернец глядел на него с любовью и грустью. Черная братия тискалась вперед, чтобы ближе рассмотреть «подвижничка». В трапезе становилось неизобразимо жарко.

      Когда Спиря рознял поясной обруч на пришельце, под обручем оказался узкий, уже обруча, кожаный пояс. Спиря вопросительно посмотрел на своего гостя.

      – Чик-чик? – спросил он.

      – Чик-чик, – ответил тот, улыбаясь.

      Сниря бросился к столу и достал из него нож.

      – Тут чикать? – спросил он, указывая на живот.

      – Тут, – был ответ.

      Пояс разрезан и снят. В нем оказалась завернутою длинная, узкая, сложенная вчетверо полоса бумаги. Сниря развернул ее.

      – Ишь, как намелил протопоп, – проворчал он, – мачком обсыпал бумажку.

      Никанор дрожащею рукою взял от него бумагу. Геронтий подвинулся к нему, протягивая руку.

      – Соборне вычесть? – нерешительно спросил Никанор огненного чернеца.

      – Соборне, – отвечал тот, надевая на себя опять власяницу и полукафтанье.

      – Благословись, отец.

      Никанор подал бумагу Геронтию. Геронтий перекрестился, а за ним руки всего черного собора поднялись ко лбам да на плечи. Спиря сел на полу и стал кормить своих голубей.

      – «…Всем